Всё равно мы будем
Шрифт:
Старичок впереди негромко кашлянул, и Катя устыдилась своих мыслей. Действительно, что это она, глазеет вокруг, как турист? Сейчас важнее другое. Она сосредоточилась на серой спине ведущего и попыталась идти с ним след в след.
Они шли молча и торжественно. Катя знала, что дорога к тясицу это важная часть древнего японского ритуала. Путь символизировал удаление от повседневных забот, суеты и тревог.
Ее провожатый остановился перед большой циновкой у входа в чайный домик. Наклонился, снял варадзи, плетеные сандалии с завязками, и перешагнул
Катя тоже сняла кроссовки. Неужели ей доведется поучаствовать в легендарной чайной церемонии садо? Похоже, что так.
Вопросы толпились в ее голове, толкались, пихались, как пассажиры в троллейбусе, и каждый хотел быть задан, но водитель, ответственный и строгий, не позволял им проявиться, и через какое-то время они дружно выдохнули, прижались друг к другу и затихли. До поры до времени.
Вступив в домик, Катя разглядела того, кто сидел в углу. Он выглядел намного моложе тех двоих, если можно сравнивать, конечно, ибо все трое казались Кате древнее горы Хиэй.
Он играл на длинной бамбуковой флейте. Эти звуки и привели Катю сюда. Маленький и кругленький, третий старичок напоминал Хотея – бога изобилия и радости.
Она молча поклонилась.
Так как других гостей не было, она поняла, что это будет особая церемония, риндзитяною, посвященная только ей. Ее проводят, готовясь к важнейшим событиям.
А с чего такая честь? Это что, все только для меня? Как будто меня здесь ждали.
Старик «сенсей» улыбнулся, словно прочитал Катины мысли, и занял место чайного мастера.
«Хотей» продолжал сидеть в углу и играть на флейте, но мелодия сменилась с призывно-лирической на тихую и монотонную. Кате казалось, что он тянул одну ноту, тихо-тихо, словно боялся, что от более громкого звука расплескается чай.
Густая и протяжная песня флейты приглашала расслабиться и забыть обо всем.
С точки зрения логики все вокруг происходящее походило на сцену из спектакля в театре абсурда. Какая-то пещера, какие-то старички, какой-то дырявый чайный домик! Без окон, без дверей…
Катя отмахнулась от этой мысли. Звук флейты уводил ее от земли, от прямолинейной логики. Какой-то частью своего существа она почувствовала, что все, что происходит с ней здесь и сейчас, это самая что ни на есть настоящая реальность. Та, в которой она ощущает себя в полной безопасности.
Они сели друг напротив друга, и «сенсей» начал свои приготовления. Неслышно подошел «Сом», поставил тецубин на циновку справа от «сенсея» и снова удалился к костру.
Время будто остановилось. Катя посмотрела в глаза чайному мастеру. Плакать больше не хотелось, на нее снизошел покой. Ей показалось, что маленький и сухонький старичок стал огромным, как гора, и таким же могучим.
Она пригубила чаю.
Погоняла его во рту, как полагается. Это в России считается дурным тоном хлюпать и причмокивать во время чаепития, а в Китае и Японии это обязательное действо – чай должен коснуться всех рецепторов во рту, щедро омыть верхнее нёбо.
Горьковатый вкус неожиданно раскрылся нотками
Внезапно всплыли в памяти детские горести: как она, в шесть лет, завернувшись у окна в тюлевую занавеску, пританцовывала и припевала, воображая себя царевной-лебедью. Махала руками, как крыльями…
Ощущение полного, безграничного счастья было прервано резким окриком папы из кабинета: «Опять ерундой занимаешься? Время тратишь? Иди читай!»
И она как-то сразу сникла, словно цветок, который опалило слишком жаркое солнце. Вроде бы оно любя, но без воды цветку не жить.
Или вот еще. Ей четыре.
Это ее самое первое воспоминание в жизни.
Она взяла у папы тушь и кисточку для каллиграфии. У себя в комнате она нарисовала на большом листе ватмана чудесный рисунок: цветочки и листочки в стиле го-хуа – древнекитайской живописи. Художник мог часами рисовать листья бамбука, добиваясь совершенства. Кате было некогда. Она наляпала цветочку жирных черных лепестков и посадила целый сад.
Когда отец, работавший в кабинете, внезапно понял, что дитя подозрительно затихло, и заглянул в комнату, он увидел жуткую картину. Ребенок был словно вымазан в саже – черные полоски под носом и на щеках напоминали боевой раскрас индейцев. Кисточка, которую профессору как величайшую драгоценность подарил коллега из Токийского университета, походила на ершик для чистки унитазов. А ведь была волосок к волоску, чтобы ей поддавались тончайшие нежные линии.
То, что сейчас грянет гром, Катя поняла не сразу. Она в пылу своего черно-белого садоводства даже не заметила, как открылась дверь за спиной. Громкий вопль отца заставил ее вздрогнуть:
– Кто разрешил брать кисточку?
Спина сжалась, как будто ее хлестнули плетью. Все внутри заледенело.
– Папочка…
Он подошел и с силой вырвал у нее кисточку и тушь. Молча. Это было самое страшное. Катя не понимала, в чем ее вина, и потому боялась отца. Особенно боялась, когда вот так, молча, будто бы ее, Кати, не существовало вовсе.
– Папочка, я тебе подарок рисовала… – Губы ее задрожали. Огромные серые глаза набухли слезами.
Но он не хотел слушать. Снизу вверх она смотрела на свое прежде обожаемое божество, которого теперь страшилась. Она что-то сделала не так. Но что?
Флейта внезапно взяла высокую ноту и вырвала Катю из прошлого.
Она очнулась. Сенсей с космическими глазами протягивал ей вторую чашку. Рукав серого кимоно чуть пополз вверх, и она заметила на запястье розовый цветок сакуры. Неужели татуировка? – изумилась Катя. В Японии они не то чтобы запрещены, но отношение к ним настороженное. До 500 года татуировки были привилегией императоров. Позже – самураев. Самыми популярными были изображения хризантемы, символизирующей решительность и самообладание, и сакуры. Нежный цветок, с его короткой жизнью, напоминал самураю о мимолетности бытия: мы на этой земле всего лишь гости. Воин готов был умереть в любой момент и как напоминание об этом носил татуировку.