Все реки текут
Шрифт:
Дели посоветовала посмотреть в каталоге Мельбурнской Национальной галереи ее картины, подписанные «Дельфина Гордон», и стала ждать реакции. Реакции не последовало. Она почувствовала, что терпит поражение.
– А когда будете в Мельбурне, можете там посмотреть «Жену рыбака».
– «Рыбачку»! Дельфина! Ну, конечно, я ее прекрасно знаю. Это одна из моих любимых современных картин! – Он взял ее за руку и низко склонился перед ней. – Мое искреннее почтение, дорогая леди. Вы достигли несоизмеримо большего на ниве Искусства, чем я смогу когда-либо
Покидая дом Рибурна, Дели буквально летела на крыльях. Его слова, а вовсе не вино, бросились ей в голову. Он поцеловал ей руку, почтительно и скромно; а ведь ее руки были темнее и грубее, чем у него – они должны крепко удерживать штурвал в любую погоду, помогать грузить шерсть, когда не хватало рабочих; они даже отлично научились владеть топором.
Но его фамилия – Рибурн! Вот он, последний штрих в ее мечтах о темноволосом незнакомце.
4
Плавание ночью было всегда сопряжено с риском натолкнуться на неизвестное, еще неучтенное препятствие; и все-таки Дели очень полюбила эти волнующие часы. Она уже давно переборола свой страх, не боялась ночью находиться в рубке и лично отвечать за безопасность парохода.
Она знала каждый риф и каждую мель на реке, как линии на собственной ладони. Когда извилистый фарватер менял курс, она моментально запечатлевала его новую форму в своей фотографической памяти. Обучение в Художественной школе пригодилось ей не только как живописцу, но в большей степени как шкиперу на Муррее.
Она научилась отличать казавшееся совершенно реальным отражение утеса от самого утеса, и в любой темноте спокойно вела пароход, зная все излучины наизусть. Ее смелость возрастала вместе с уверенностью, да и выбора другого не было, как не было у нее и помощника. Номинально помощником считался Брентон, а иногда днем на открытом пространстве она разрешала малышу Бренни сменить ее у штурвала, пока она обихаживала Брентона, перекусывала или отдыхала.
Единственная роскошь, которую она позволила себе на судне, был кок. Мужчины должны быть всегда сыты или они уйдут. Не могла она обойтись и без механика, кочегара, баржмена и еще одного матроса, не считая двух сыновей.
Теперь, когда вода спала, и наводнение кончилось, они занялись перевозкой камня с каменоломни в Маннуме, расположенной в ста милях ниже шлюза, где залежи гранита подходили к самому берегу.
Здесь пароходы нагружали свои баржи под покатым настилом, который был сооружен так, чтобы суда могли подойти к берегу как можно ближе. Иногда, прекращая работу на ночь, рабочие каменоломни оставляли полные вагонетки с камнем на настиле, и первый утренний пароход загружался из нее, значительно опережая соперников.
Самый большой и мощный пароход на реке «Капитан Стёрт» обычно загружал три баржи, и после него остальным судам приходилось долго ждать, пока подвезут новый камень. Это был пароход с задним колесом, какие ходят по Миссисипи,
«Филадельфия» шла мимо «Капитана Стёрта», который на ночь встал в Бланштауне, – этот пароход никогда не ходил после наступления темноты – с тремя баржами он был больше похож на грузовой поезд, но для него, увы, не было рельсов, по которым он мог бы катиться без риска. На палубе «Стёрта» сидели дети капитана Джонстоуна, один меньше другого; сам Джонстоун выглядывал из рубки.
Других пароходов впереди не было, и у Дели появилась надежда первой подойти утром к каменоломне.
Река перед ней была ярко освещена двумя ацетиленовыми лампами – в их ослепительных лучах высокие деревья сверкали как алмазы, и каждая ветвь четко вырисовывалась на фоне темного неба. Луны не было, так что Дели не нужно было принимать во внимание лунный свет и его отблески на воде. Скоро рубка погрузилась во тьму, глаза постепенно привыкли к темноте. Пароход вышел из Банштауна и был на пути в Маннум.
Дели тихо запела. Она вовсе не чувствовала себя потерянной и одинокой, хотя впереди не было видно ни одного огонька, указывавшего на человеческое жилище, а утесы и тихие заводи скрылись в первобытной мгле.
Однажды ей почудились мерцающие огни костров аборигенов свирепого племени мурунди, которое обитало в этих местах на западном берегу. Когда-то аборигены жили на всем протяжении извилистой реки, теперь их жалкие остатки обитают в нищих трущобах у поселков Свон-Рич и Маннум, куда они приходят, чтобы раздобыть еду, табак и старую одежду, а заодно прихватывают и все болезни белых.
Дели кончила напевать и прислушалась к равномерным ударам колес по воде, к мягкому «чавканью», с которым усталый пар вырывался из трубы. В дверях рубки появилась темная, худощавая фигура и проскользнула к ней.
– Машина работает как часы, – доложил Чарли. – Видать, новая труба ей пришлась по вкусу. Она теперь пыхтит, как старый моряк трубкой. Вот послушайте.
– Я как раз слушала, когда ты вошел. Я вижу, вы с ней нашли общий язык, а, Чарли?
– Ага! Она знает, что со мной шутки плохи, вот и все. Я-то ведь, черт меня дери, сам смесь белого и собаки динго! Смотрите, а там, что за свет такой?
– Где?
– Идет – прямо за нами! Да быстро как, вот черт! Это же «Каделл», соображаете?
– Кажется, ты прав… Когда мы отплывали, он как раз шел вверх. Наверное, они хотят опередить нас у каменоломни.
– Опередить нас! Это мы еще посмотрим, чтоб он провалился! Я сейчас…
– Чарли! Чарли Макбин! – строго крикнула она ему вслед. Он прекрасно знал, как она относится к гонкам.
– Да, миссис, – Чарли неохотно остановился в дверях.
Дели оглянулась на огни, которые неумолимо приближались. Впоследствии она так никогда и не смогла понять, что вдруг нашло на нее – возможно, в нее вселился былой соревновательный дух Брентона. Но неожиданно для себя самой она крикнула: