Все реки текут
Шрифт:
– Быстро! Стреляй! – закричал он.
Мэг подняла ружье; кролик сразу же остановился и сел, прядая ушами, и тут неожиданно оказалось, что она не может спустить курок. Мэг опустила ружье.
– Какого черт? В чем дело? Он же уйдет! – Гарри выхватил у нее ружье, но кролик уже пришел в себя и нырнул в темноту. Гарри выругался.
– Я… Я не могла убить его, когда он сидел и смотрел на меня.
– А… бабы! – повторил Гарри. – Не возьму тебя больше на охоту.
Эти женские штучки просто невыносимы. Он подумал о людях, которых видел
– Я тебе рассказывал о жарком? – спросил он.
– О жарком из кролика?
– Нет. Это было на передовой, и кролики уже все кончились. Мы стояли у фермы, рядом был небольшой огородишко с овощами. Однажды мы украли где-то кусок мяса, и я пополз на эту брошенную ферму, чтобы раздобыть каких-нибудь овощей. Когда начиналась уж очень сильная пальба, я отлеживался в воронках. Мне удалось отыскать в грязи несколько морковок и немного репы, и, радостный, я приполз с ними обратно.
Мы приготовили прекрасное жаркое; у кого-то оказалась луковица, и нам подарили половинку. Мы стояли вокруг котелка, я и двое моих товарищей, вдыхая чудесный запах и мечтая о еде, но вдруг прилетел снаряд и разорвался точно между нами.
Два моих приятеля были убиты тут же, на месте, прямиком отправились в мир иной. Взрывная волна оглушила меня и отбросила в сторону, но я был цел и невредим. А котелка – как не бывало. И представляешь, больше всего меня опечалила потеря жаркого. Я злился на этих проклятых немцев, я буквально скрежетал зубами. Только потом я начал думать о своих товарищах и что-то соображать… Я видел столько убитых…
Мэг сидела тихо. Она была неглупа и уловила связь между его рассказом и ускользнувшим от них кроликом.
– Я понимаю, – сказала она, наконец, понизив голос – Ты думаешь, глупо жалеть кролика, если… Ты убил много немцев?
Гарри пожал плечами.
– Много. Но хуже всего – первый. После этого ты как деревянный. Штыковая – это самое плохое, рты видишь, как они смотрят на тебя, когда ты их дырявишь. Совсем другое дело, если снаряд разрывается вдали, тогда ты не замечаешь, что делают осколки с людьми. Один мой приятель ослеп при обстреле. Большой, крепкий, сердечный парень. Я видел, как его вели в тыл – будто маленького ребенка.
Гарри машинально потер обрубки пальцев. Мэг положила свою руку на его. Всякий раз, когда он рассказывал о войне, ее начинала бить дрожь; дома он никогда об этом не говорил.
– Расскажи мне, как ты потерял пальцы, – попросила она.
Гарри резко оттолкнул ее и запустил мотор.
– Ну хватит, поехали. Ненавижу вспоминать про эти дела, – сказал он.
Мэг сидела в углу, и тихо глотала слезы. Она надеялась, что он поцелует ее, а вместо этого он отдернул руку, словно его укусила змея.
Еще один кролик стремительно бросился через дорогу. Гарри нарочно наехал на него. Только послышалось коротенькое болезненное «хрр», и кролик скатился вниз. Мэг содрогнулась,
Стараясь загладить свою грубость, Гарри шумно хлопотал на кухне, приготавливая чай, и был совершенно на себя не похож. Увидев на ее лице следы слез, он почувствовал себя настоящим негодяем и в то же время рассердился, что она заставила его вести себя так, как он не привык.
Но Мэг, – он это понимал, – не злилась на него: она была такой же, как всегда, – кроткой овечкой, искренне благодарной за чай и ту неловкую заботу, которую он ей выказывал. Она пожелала ему доброй ночи и, как ребенок, подняла к нему лицо, чтобы он поцеловал ее, он почти бессознательно взял руками ее голову и неловко поцеловал в самые губы, по-детски мягкие и нежные, своими большими загрубелыми губами.
К его ужасу она обняла его за шею и начала лихорадочно целовать. Он разнял ее руки и почти оттолкнул от себя, но она смотрела на него своими огромными глазищами и бормотала какие-то нелепые слова:
– Я знала: что ты любишь меня, потому что я люблю тебя, так люблю, так люблю…
– Ради бога, Мэг! Мать услышит. Это не любовь. Ты увлеклась мной, потому что я старше и много чего повидал. Это переходный возраст. Ты его перерастешь.
– Нет, нет, нет! – простонала она. – Это навеки, навсегда. Я люблю тебя, потому что ты такой хороший, такой храбрый и такой…
– Я не храбрый! Что ты вбила себе в голову? – закричал он. – Видишь эту рану? Эту благородную, полученную на войне рану? Так вот: она сделана моим собственным ружьем, чтобы вернуться с этой треклятой войны сюда, домой. А мой брат не сделал этого и погиб. Вот он твой герой. Самострельная рана! Слышишь?
– Гарри!
Это была миссис Мелвилл, ее седые волосы свисали длинными прядями, обычно румяные щеки поблекли, она стояла в ночной рубашке, прислонившись к дверному косяку, как будто ноги ее не держали.
– Да, мам; и тебе тоже нужно знать. Какое облегчение – рассказать об этом! Я больше не могу быть героем Его Императорского Величества!
Миссис Мелвилл сделала несколько неверных шагов и опустилась на стул.
– Успокойся, сын, – тихо сказала она. – Не кричи, твоему отцу не стоит знать об этом. Только я рада, что у Джима хватило мужества пройти свой путь до конца.
– Джим стоит двоих таких, как я, и он должен был вернуться домой. Он! Ну уж теперь вы меня достанете!
– Да, ему повезло больше, чем тебе!
Мэг, словно ужаленная, бросилась на его защиту.
– Мне все равно, я знаю, нужно быть очень смелым, чтобы наставить на себя ружье. И перед этим ты убил много немцев. Я рада, что ты вернулся домой, Гарри.
– Спасибо, овечка. А теперь иди лучше спать. Все это из-за того треклятого кролика, которого ты пожалела. – Гарри слегка улыбнулся ей кривой улыбкой.
Миссис Мелвилл поддержала сына.
– Да, Мэг, дорогая, иди. Ты тоже иди, Гарри. Может, к утру я привыкну к этому. Что-нибудь еще осталось в чайнике?