Все себя дурно ведут
Шрифт:
«Не спугните ее, а то она не станет говорить, – предупреждали одного гостя. – Она очень застенчива и не уверена в себе» [147] .
Однако при описании Гертруды Стайн мало кому пришло бы в голову употребить слово «застенчивая». Точнее было бы указать на ее манию величия и мифоманию, согласно одному из членов «сборища» [148] . Сама Стайн предпочитала именовать себя «гением».
«Со времен Шекспира ради развития английского языка пальцем не пошевелил никто, кроме меня, – однажды заявила она. – Ну и, может, Генри Джеймса».
147
«Не спугните ее…»: там же, стр. 228–229.
148
«Манию величия и мифоманию…»: там же, стр. 206.
Тот же мотив повторялся с вариациями: Стайн также считала, что «еврейский народ дал миру только троих гениев творчества: Христа, Спинозу и меня» [149] . Затем в своей книге «Автобиография Алисы Б. Токлас» Стайн от имени Токлас пишет, что «пожалуй, за всю жизнь я видела лишь трех гениев». На сей раз в троицу вошли Гертруда Стайн, Пабло Пикассо и философ Альфред Уайтхед [150] .
Как только супруги Хемингуэй впервые попали в этот салон, начался тщательно отрепетированный танец. Стайн жестом велела Хемингуэю сесть рядом, Токлас поспешила увести Хэдли на другой конец комнаты и заняла ее разговором о повседневных делах. С точки зрения Стайн, жены творческих
149
«Со времен Шекспира…» и «еврейский народ…»: там же, стр. 228.
150
«Пожалуй, за всю свою…»: Гертруда Стайн, «Автобиография Алисы Б. Токлас» (Gertrude Stein, The Autobiography of Alice B. Toklas, Vintage Books Edition, New York: Vintage Books, 1990), стр. 5.
151
«Женонепроницаемость»: Сильвия Бич, «Шекспир и компания» (Sylvia Beach, Shakespeare and Company: Bison Book Edition, Lincoln: University of Nebraska Press, 1980), стр. 31. Бич утверждала, что «не-женам» позволялось участвовать в беседах Стайн, хотя другие свидетельства опровергают ее. Вопрос о допуске к разговорам у Стайн, видимо, решался индивидуально в каждом случае. Писательница Кей Бойл вспоминала, как ее причислили к женам во время визита в салон Стайн в конце 20-х гг. Ее, приведенную другом, перехватила Алиса Токлас и «сразу же завела разговор о стряпне и обмен рецептами». Вероятно, Бойл не сумела произвести благоприятного впечатления ни на Токлас, ни на Стайн: ее спутник позднее сообщил ей, что «Гертруда Стайн просила больше не приводить меня, так как сочла меня такой же безнадежной представительницей среднего класса, как Эрнест Хемингуэй». (Источник: Кей Бойл, Роберт Макэлмон, «Вместе с гениями» (Kay Boyle, Robert McAlmon, Being Geniuses Together, 1920–1930, San Francisco, North Point Press, 1984), стр. 295–296). Подруга Пабло Пикассо, Франсуаза Жило, с другой стороны, утверждала, что во время первого визита ее не только удостоили аудиенции Стайн, но и усадили Пикассо поодаль, пока две женщины беседовали. (Источник: Франсуаза Жило и Карлтон Лейк, «Жизнь с Пикассо» (Francoise Gilot and Carlton Lake, Life with Picasso, New York: McGraw-Hill Book Company, 1964), стр. 68–71.)
Хемингуэй послушно занял место возле Стайн. Стены вокруг них, от пола до потолка, были увешаны десятками больших, сугубо модернистских полотен: Пикассо, Брак, Сезанн… Это было все равно что попасть в частный музей [152] . Между Хемингуэем и Стайн завязался разговор на профессиональные темы.
Так же, как в случае с Андерсоном и Паундом, Хемингуэй не сводил со Стайн глаз и ловил каждое ее слово. Он поразил Стайн тем, что «смотрелся иностранцем, и глаза у него были очень любопытные, в смысле, не сами по себе, а ему все было интересно» [153] . Если Эзра Паунд учил Хемингуэя очищать язык от избыточности, то Стайн просвещала его насчет ценности намеренных пауз. В основе ее стиля лежали свободные ассоциации и словесные повторы, о чем свидетельствует ее стихотворение 1913 года «Священная Эмилия»:
152
С момента прибытия в Париж почти за двадцать лет до того Стайн воздвигла храм иного рода: квартира в доме 27 по улице Флерюс, где она жила с Токлас, превратилась в святилище современного искусства. Писательница Дженет Фланер, которой Стайн в 30-х г. поручила провести инвентаризацию ее коллекции, подсчитала, что в нее входит «131 холст, в том числе пять Пикассо… помещенных в посудном шкафу». Повсюду было развешано 99 картин, «в одном только салоне размещалось 4 больших шедевра, в том числе Сезанн и портрет Стайн работы Пикассо, а также „19 маленьких Пикассо“». (Источник: Дженет Фланер, 1938 г., «Письма из Парижа», в Дженет Фланер «Париж был вчерашним днем: 1925–1939 гг.» (Janet Flanner, Paris Was Yesterday: 1925–1939, New York: Harvest/HBJ, 1988), стр. 187). Сами Пикассо и Матисс, наряду с бесчисленным множеством художников из разных стран, нередко бывали у Стайн, хотя после войны писатели навещали ее гораздо чаще, чем живописцы.
153
«Смотрелся иностранцем…»: Гертруда Стайн, «Автобиография Алисы Б. Токлас» (Gertrude Stein, The Autobiography of Alice B. Toklas, Vintage Books Edition, New York: Vintage Books, 1990), стр. 212.
Никого не оставляли равнодушным эксперименты Стайн с английским языком, точно так же, как мало кто проявлял равнодушие к самой мисс Стайн [156] . Манера письма привлекала внимание читателей двух континентов еще до войны, но ни издатели, ни публика не спешили взяться за ее книги. В 1908 году Стайн на собственные средства издала свою первую книгу «Три жизни», и говорили, будто в первые полтора года после выпуска она была распродана в количестве менее 75 экземпляров [157] . По словам одного из хроникеров парижской жизни, Стайн «не соответствовала ничьим представлениям о популярном авторе» [158] .
154
«Роза есть…» Гертруда Стайн, «Священная Эмилия», 1913
155
Возможный дословный перевод:
Роза есть роза есть роза есть роза.Чары невозможные.Лишние гетры.Чары невозможные.Сладость мороженого.Страниц старость страниц старость страниц старость.Примеч. пер.
156
Манеру письма Стайн либо любили, либо ненавидели. «Почти все мы спотыкались на ее усыпляющей болтовне, нескончаемых повторах, ее дурацких списках чисел», – утверждал Эдмунд Уилсон, в то время весьма влиятельный критик. Хозяйка еще одного салона и писательница Натали Барни хотела бы верить, что «мозг Стайн действительно генератор новых идей», но подозревала, что она просто «притворяется заикой». (Источник: Натали Клиффорд Барни, «Приключения разума». Порой редакторам газет ее стиль давал обильную пищу для насмешек. В одной газете, сообщающей о прибытии Стайн в Америку с началом турне, поместили заголовок: «Герти Герти Стайн Стайн снова дома снова дома». (Источник: Тони Аллан, «Американцы в Париже» (Tony Allan, Americans in Paris, Chicago: Contemporary Books, Inc., 1977), стр. 66). Разумеется, и у Стайн были преданные поклонники. Линкольн Стеффенс считал ее «не только гением, но и мудрой женщиной» и пророчицей, которая «позволяет мельком увидеть то, что видит Будда, сидя неподвижно и глядя бесстрастно». (Источник: Линкольн Стеффенс, «Автобиография Линкольна Стеффенса» (Lincoln Steffens, The Autobiography of Lincoln Steffens, Berkeley: Heyday Books, 2005), стр. 834). Дженет Фланер сообщала читателям New Yorker, что «серьезнее, чем мисс Стайн, парижские модернисты не воспринимают ни одного американского писателя» (Источник: Дженет Фланер «Париж был вчерашним днем: 1925–1939 гг.» (Janet Flanner, Paris Was Yesterday: 1925–1939, New York: Harvest/HBJ, 1988), стр. 9).
157
Говорят, что первая книга Стайн была распродана в количестве всего 73 экземпляров в первые 18 месяцев продаж (Источник: Тони Аллан, «Американцы в Париже» (Tony Allan, Americans in Paris, Chicago: Contemporary Books, Inc., 1977), стр. 64). Ее единственный бестселлер, «Автобиография Алисы Б. Токлас»,
158
«Не соответствовала ничьим…»: Тони Аллан, «Американцы в Париже» (Tony Allan, Americans in Paris, Chicago: Contemporary Books, Inc., 1977), стр. 64.
В то же время Хемингуэй усмотрел явный шанс в характерных особенностях ее стиля. Ему удалось произвести на Стайн впечатление во время первой встречи, поэтому вскоре состоялся ответный визит Стайн и Токлас в тесную квартирку Хемингуэев на улице Кардинала Лемуана. Стайн старательно одолела все четыре марша лестницы, ведущей до квартиры, и, очутившись на месте, рухнула на кровать и терпеливо перелистала ранние произведения Хемингуэя. Прочитала, подумала, а потом вынесла вердикт: предстоит еще масса работы.
Во-первых, ему следует покончить с журналистикой, объяснила Стайн. Эта жертва необходима, если он вообще рассчитывает когда-нибудь стать настоящим писателем. В этом случае долгие убеждения ей не понадобились.
Во-вторых, темы, которые выбирал Хемингуэй, были слишком грязными. «Не пишите ничего непечатного», – наставляла Стайн, подразумевая все, что можно счесть чересчур непристойным. Ее особенно оскорбил рассказ «У нас в Мичигане», посвященный пьяному изнасилованию второпях на свидании [159] . Хемингуэй с готовностью выслушал совет, но позднее отверг его.
159
«Не пишите ничего…»: Эрнест Хемингуэй, «Праздник, который всегда с тобой. Авторская редакция» (Ernest Hemingway, A Moveable Feast: The Restored Edition, New York: Scribner, 2009), стр. 25. Этот рассказ был действительно чрезмерно сексуальным – во всяком случае, для того времени, – и даже друг Хемингуэя Билл Смит вспоминал, как «подтрунивал над ним и говорил, что следующий рассказ надо назвать „Еще дальше в Мичигане“». (Источник: Дональд Сент-Джон, «Интервью с „Биллом Гортоном“ Хемингуэя», The Connecticut Review I, 2 (1968 г.) и III, 1 (1969 г.), в «Хемингуэй и закат», под ред. Бертрама Д. Сарасона (ed. Bertram D. Sarason, Hemingway and the Sun Set, Washington, D.C.: NCR/Microcard Editions, 1972), стр. 175).
Они перешли к теме его первого романа – опять-таки из жизни Мичигана. Стайн не нашла для него ни единого доброго слова.
«Тут слишком много описаний, – заявила она, – причем не особо удачных. Начните заново и сосредоточьтесь» [160] .
Если Хемингуэй и был обескуражен, то не вспылил и не накинулся на Стайн – по крайней мере, пока. Слишком многому он мог научиться у нее. Хемингуэй продолжал посещать ее салон, пить чай и фруктовые ликеры. Потягивая их, он не сводил глаз с принадлежащих Стайн картин Сезанна. Что-то открывалось ему в грубых, сочных мазках Сезанна, и он считал, что может почерпнуть из его живописи нечто глубокое, помогающее в работе. Стайн сама находилась под влиянием этого художника, когда работала над книгой «Три жизни». Она усматривала это влияние и в полотнах Пикассо, в некоторых пейзажах – особенно в «сечении неба не на объемы, а на плоскости» [161] . Однажды Пикассо назвал Сезанна «моим единственным мастером» и добавил, что «Сезанн подошел ближе к сути, чем кто-либо, сказав: „Живопись – то, что делается яйцами“» [162] . Вскоре Хемингуэй начал ежедневно бывать в Люксембургском музее и изучать полотна Сезанна, выставленные там. «Я очень многому у него учился, однако затруднялся объяснить это словами, – позднее писал он. – К тому же это был секрет». И он имел отношение к построению «простых честных фраз» [163] .
160
«Тут слишком много…»: Гертруда Стайн, «Автобиография Алисы Б. Токлас» (Gertrude Stein, The Autobiography of Alice B. Toklas, Vintage Books Edition, New York: Vintage Books, 1990), стр. 213.
161
«Сечении неба…»: там же, стр. 90.
162
«Сезанн подошел ближе…»: Франсуаза Жило и Карлтон Лейк, «Жизнь с Пикассо» (Francoise Gilot and Carlton Lake, Life with Picasso, New York: McGraw-Hill Book Company, 1964), стр. 284.
163
«Я очень многому…», «к тому же…» и «простых честных…»: Эрнест Хемингуэй, «Праздник, который всегда с тобой. Авторская редакция» (Ernest Hemingway, A Moveable Feast: The Restored Edition, New York: Scribner, 2009), стр. 23.
Во время ежедневных визитов Хемингуэя к Стайн хозяйка салона болтала без умолку. Они часто обсуждали других писателей, и мнение Стайн о них было пропитано духом соперничества. Как позднее утверждал Хемингуэй, она решительно отказывалась находить хоть что-нибудь хорошее в тех авторах, кто не высказывался публично в поддержку ее работы. Сильвия Бич повторяла: «Разумеется, ее мало интересовали какие-либо книги, кроме собственных» [164] .
Однако Хемингуэем Стайн заинтересовалась и даже признавалась, что питает к нему «слабость». Он внимательно слушал, когда она рассуждала об общих принципах своей литературной работы, объясняла она. Было лестно иметь такого хорошего ученика, способного учиться столь старательно [165] . Так арсенал Хемингуэя пополнился союзником номер два.
164
«Разумеется, ее мало…»: Сильвия Бич, «Шекспир и компания» (Sylvia Beach, Shakespeare and Company: Bison Book Edition, Lincoln: University of Nebraska Press, 1980), стр. 28.
165
«Слабость» и воспоминания Стайн о Хемингуэе как об ученике: Гертруда Стайн, «Автобиография Алисы Б. Токлас» (Gertrude Stein, The Autobiography of Alice B. Toklas, Vintage Books Edition, New York: Vintage Books, 1990), стр. 216.
«Мы с Гертрудой Стайн как братья», – известил он Шервуда Андерсона [166] .
Той весной Хемингуэй снял мансарду на верхнем этаже отеля в доме номер 39 по улице Декарта. Как и его жилье на улице Кардинала Лемуана, этот дом имел свою литературную историю: здесь умер Поль Верлен. В комнату, где царила стужа, приходилось долго подниматься по лестнице; при этом Хемингуэй обычно тащил вязанку хвороста, чтобы протопить камин. Если дымоход не давал тяги, то комната наполнялась дымом; тогда Хемингуэй проделывал обратный путь по лестнице и искал убежища в ближайшем кафе.
166
«Мы с Гертрудой Стайн…»: письмо Эрнеста Хемингуэя Шервуду Андерсону, 9 марта 1922 г., в «Письма Эрнеста Хемингуэя, том I, 1907–1922 гг.», под ред. Сандры Спаньер и Роберта У. Трогдон; eds. Sandra Spanier and Robert W. Trogdon, The Letters of Ernest Hemingway, Volume I, 1907–1922, Cambridge: Cambridge University Press, 2011, стр. 330.
Но у этой комнаты имелись и свои достоинства: из окна открывался непритязательный вид на крыши окружающих зданий и дым из других труб, поднимавшийся в серое парижское небо. И вероятно, что еще важнее, это была личная комната Хемингуэя, место для воплощения уроков Паунда и Стайн на бумаге, декорации, в которых ему предстояло одержать победу над английским языком и, если повезет, создать выдающееся произведение модернистской литературы.
Когда Хемингуэй не разъезжал по всей Европе по заданию «Star», он всецело посвящал себя работе над художественной прозой. Если не писал, то размышлял о том, как будет писать, отдыхал от написания текстов или готовился снова начать писать. По его настоянию завтраки проходили в молчании: «Пожалуйста, без разговоров», – говорил он Хэдли, чтобы не засорять голову перед предстоящим рабочим днем [167] . И даже когда не занимался своими текстами, то прилежно читал чьи-нибудь чужие. Иногда Хэдли, уютно прижавшаяся к мужу в постели, вдруг слышала шорох и обнаруживала, что он читает, держа книгу за ее спиной [168] .
167
«Пожалуйста, без разговоров»: Элис Хант Соколофф, «Хэдли: первая миссис Хемингуэй» (Alice Hunt Sokoloff, Hadley: The First Mrs. Hemingway, New York: Dodd, Mead & Company, 1973), стр. 48.
168
О чтении в объятиях: там же, стр. 51.