Все случилось летом
Шрифт:
— Кто такой?
Стабулнек попробовал улыбнуться, но чужая рука сжимала все крепче, пытаясь оторвать его от земли.
— Говори, гаденыш, откуда у тебя винтовка? И что тебе здесь надо?
— Сидоров, отпусти его! — послышался в стороне чей-то голос.
Тот, кого назвали Сидоровым, отступил, и только тут, переведя дыхание, Стабулнек обнаружил, что его окружают еще человек десять. Но прежде всего он обратил внимание на отдавшего приказание. У бровки тротуара стоял молоденький военный с монгольскими чертами лица. Одной рукой он придерживал автоматическое
— Ты кто такой? — повторил вопрос лейтенант.
Подошел еще кто-то. Полосатая тельняшка плотно облегала атлетическую фигуру. Голова обмотана грязными бинтами, сквозь них проступала спекшаяся кровь, а поверх повязок, словно из тюрбана, торчали светлые вихры. Моряк встал таким образом, чтобы пленник, чего доброго, не вздумал бежать.
— Видно, придется его обработать, разговорчивей станет. Наверное, из этих сволочей диверсантов. Пятая колонна… — протянул моряк.
— А может, он не понимает по-русски? — усомнился лейтенант, который был, очевидно, за старшего. И тут же крикнул: — Эй, латыш, иди-ка сюда!
На камне тротуара, вытянув ноги на булыжник мостовой, сидел человек лет тридцати в сером помятом костюме, на голове была военная пилотка, на коленях лежала винтовка. Он грыз черствую горбушку, но, когда его окликнули, проворно вскочил и, отправив в рот оставшиеся крошки, подошел к ним.
— Слушай, латыш, это, наверное, кто-то из ваших, — обратился к нему лейтенант. — Спроси, кто такой, откуда у него винтовка.
Поняв, что от него хотят, пленник оживился, с облегчением вздохнул, облизал пересохшие губы. Достав из кармана паспорт, протянул его лейтенанту. Тот посмотрел фотографию, потом глянул на Стабулнека. Полистал, поднял паспорт на свет и вернул безо всякого почтения.
— Больше у него ничего нет?
— Других документов нет? — повторил переводчик.
Из второго кармана Стабулнек достал комсомольский билет. Лейтенант был как будто удовлетворен. Он сказал Сидорову:
— Возьми у товарища винтовку, а сам пусть идет своей дорогой.
— Отдай винтовку, — сказал Сидоров, протягивая руку.
Стабулнек отскочил к стене дома, обеими руками прижав винтовку к груди.
— Не дам! — закричал он. — Не имеете права! Не от вас получал! Я расписку давал. И номер записан. Я за нее отвечаю! Я охраняю пост, понимаете?
Переводчик едва успевал переводить.
— Перед кем ты отвечаешь? — устало спросил лейтенант.
— Как перед кем? Перед теми, кто вручал оружие!
К нему подскочил матрос и молча вырвал из рук винтовку.
— Балда безголовая! Что, не знаешь, наши еще вчера город оставили? Здесь армии больше нет! Немцы в городе, они повсюду! На что надеешься? Мы-то солдаты, а ты? Первый же немец к стенке поставит. Капут! Понял? Как козявку! — И, сделав пальцами выразительный жест, он добавил: — А винтовка попадет к врагам. Теперь тебе ясно?
Когда ему перевели, юноша упрямо тряхнул
— А как же он? — спросил Стабулнек, указывая на переводчика в гражданской одежде. — Почему ему можно, а мне нельзя?
— Он взрослый, знает, что делает, а у тебя молоко на губах не обсохло. Ну, проваливай, пока цел!
Сидоров даже ногой притопнул, давая понять, что будет плохо, если тот ослушается. И упрямцу ничего другого не оставалось, как уйти. Его смуглое, нежное, почти девичье лицо раскраснелось от обиды, и, отойдя на несколько шагов, он обернулся и сказал:
— Все равно я вернусь! И опять достану винтовку, так и знайте. Нечего меня уговаривать, знаю, что делаю.
Стабулнек двинулся дальше, с каждым шагом все больше поражаясь необычному виду города. Солнце клонилось к горизонту, близился час, когда после полуденного зноя улицы заполняются народом, а теперь не было ни души. На мостовой лежала раздавленная подушка, кружился белый пух. Можно было подумать, что здесь задавили птицу. Чуть дальше валялся велосипед, неизвестно почему и кем брошенный.
По временам то справа, то впереди, то слева раздавался странный перестук, будто с небольшими перерывами строчила гигантская швейная машина, а в промежутках великан молотобоец дубасил по наковальне, огромной, как дом. Город укрывала дымная пелена, запах гари пощипывал ноздри, от него першило в горле, а солнце сквозь грязный полог проглядывало мутное, бледное. Но к этому Стабулнек успел привыкнуть в предыдущие дни. Необычной была пустота улиц. Страшное, гнетущее затишье, когда кажется, вот-вот случится что-то непоправимое.
Охваченный недобрым предчувствием, Стабулнек невольно замедлил шаги. И все-таки идти надо, другого выхода нет. Надо достать винтовку. Винтовки должны быть в порту, в рабочем общежитии, в его общежитии, в подвале, где раньше стирали белье. Четыре дня назад, когда он получал свою, там оставались лишние. Наверное, и сейчас стоят. У плиты с большим вмурованным котлом…
Из калитки выскочила старуха с мешком за спиной. Стабулнек чуть не сбил ее с ног. От неожиданности старуха выронила мешок, и над ним взметнулось облачко мучной пыли. Старая испуганно выбросила вперед руку, и он разглядел, что кожа руки шершавая, желтая, а пальцы узловатые, высохшие, и еще он разглядел, как по морщинистым щекам текли слезы, и старуха никак не могла их унять.
— Господи, господи, что с нами будет? — запричитала старуха. — Неужто немец город займет? Господи! Мои-то молодые оба воевать ушли, троих детишек на меня оставили, чем их, крох, теперь накормишь? Мал мала меньше.
Она утерла слезы и, решительно кинув мешок на спину, потащилась дальше, перегнувшись пополам, как не раскрытый до конца перочинный ножик. За серой мешковиной ее едва было видно.
Общежитие, казалось, вымерло. За оголенными окнами не раздавалось ни звука. Но когда Стабулнек приоткрыл дверь в подвал, оттуда пулей выскочила кошка. В сводчатом низком помещении скамейки были повалены, пол усыпан осколками стекла, в углу, на куче какого-то хлама, валялась окровавленная шинель.