Все застрелены. Крутая разборка. А доктор мертв
Шрифт:
— А ты уверена, что этот парень может нам помочь? Мы попали в суровую переделку, и я не хочу, чтобы в нее вмешался кто-то, кто наделает вокруг много шума.
Сассафрас пробежала засаленным костяным гребнем по своим коротким взъерошенным волосам.
— О нем не беспокойся, — сказала она. — Он не собирается терять голову.
— Это ожидание выводит меня из себя, — сказал он. — Я надеялся, мы сможем сделать что-нибудь.
— Ты хочешь сказать, что мы с тобой ничего не делали? — застенчиво спросила она.
— Я
Сассафрас подошла к печке, подложила в огонь немного каменного угля и отодвинула заслонку. Ее платье совершенно потеряло форму и свисало с одного бока.
— Я хочу посмотреть, не оставил ли он где-нибудь немного виски, — сказала она, роясь в обуви, валявшейся в отгороженном занавеской углу, где висела одежда.
Он последовал за ней и увидел зеленое платье, висевшее вместе с мужской одеждой.
— Похоже на твое платье, — сказал он подозрительно.
— Не начинай опять всю эту чушь, — сказала она. — Ты думаешь, они сшили только одно платье, когда шили мое. И к тому же его подружка того же размера, что и я.
— А ты уверена, что она не носит ту же самую кожу? — спросил Роман.
Сассафрас оставила эти слова без внимания. Наконец она вышла с бутылью дешевого виски, полной на три четверти.
— На вот, пей это и заткнись, — сказала она, сунув бутыль ему в руки.
Роман откупорил ее и дал виски вылиться в свое горло.
— Не так уж плохо, но немного слабовато, — сказал он, сделав несколько глотков.
— Откуда тебе разбираться в том, плохое или хорошее виски? — презрительно сказала она. — Ты ведь всю свою жизнь пил только всякую дрянь.
Он сделал еще один глоток, понизив уровень жидкости в бутылке наполовину.
— Детка, я настолько голоден, что съел бы быка прямо со шкурой, — сказал он. — Почему бы тебе не посмотреть, нет ли тут у дружка твоей подружки чего-нибудь поесть.
— Если я что-нибудь отыщу, то ты лишь еще больше будешь меня подозревать, — сказала она.
— Во всяком случае, я набью брюхо.
Она отыскала в нижнем ящике кухонного стола кусок солонины, половину каравая белого хлеба, завернутого в вощеную бумагу, и бутыль патоки. Затем она открыла окно и заглянула в стальной ящик для продуктов, прикрепленный снаружи к стене; там она нашла горшок с застывшей кукурузной кашей и замерзшую банку консервированных калифорнийских персиков, нарезанных ломтиками.
— Что-то я не вижу кофе, — сказала она.
— А кто хочет кофе? — спросил он, делая еще один глоток из бутылки.
Скоро комната наполнилась вкусно пахнущим дымком жарящегося жирного мяса. Сассафрас нарезала застывшую мамалыгу ломтями и опустила их в горячий жир. Роман открыл банку с персиками своим карманным ножом, но ее содержимое настолько смерзлось, что пришлось поставить банку на плиту.
Сассафрас не нашла ни одной чистой
Роман наполнил свою тарелку жареной мамалыгой, покрыл ее жареным мясом, а сверху полил ее патокой. Он набил рот сухим хлебом, затем запихал туда мясо и мамалыгу с патокой.
Сассафрас смотрела на него с отвращением.
— Парень может уйти из деревни, но деревня из парня — никогда, — философствовала она, лакомясь мясом, положенным на кусочек хлеба, и держа свой ломтик жареной мамалыги между указательным и большим пальцем в соответствии с правилами этикета.
Роман закончил есть первым. Он встал и проверил персики. Внутри банки еще не растаял ледяной ком. Роман взял бутыль с виски и измерил содержимое на глаз.
— Хочешь немного грога с персиковым соком? — спросил он.
Сассафрас бросила на него надменный взгляд.
— Нет, не думаю, что хочу, — произнесла она соответствующим тоном.
Он поискал какую-нибудь посудину, чтобы смешать напиток, но, не найдя ничего, смял край консервной банки так, что получилось подобие носика, и налил персиковый сироп прямо в бутыль с виски. Он потряс смесь, сделал глоток и передал бутыль девушке. Она отпила из нее и передала обратно.
Вскоре они начали пересмеиваться и шлепать друг друга. И вскоре вновь оказались на кровати.
— Я надеюсь, этот парень поторопится и скоро придет, — сказал он, делая последнюю попытку быть благоразумным.
— Почему ты хочешь в такую погоду идти искать старый «кадиллак», когда здесь у тебя есть я? — спросила она.
— Давай остановимся здесь и пойдем пешком, — сказал Эд Гроб.
Могильщик остановился на стоянке перед входом в Переулок. Было темное серое утро, нигде ни души.
Они вышли из машины медленно, словно дряхлые старики.
— Эта колымага выглядит так, словно побывала на войне, — прошепелявил Могильщик.
Его губы были перекошены таким образом, что лицо казалось вывернутым наизнанку.
— Ты выглядишь так, словно побывал там вместе с ней, — сказал Эд Гроб.
Могильщик принялся было запирать машину, но, увидев содранное крыло на переднем колесе, смятый зад и дыру в ветровом стекле, положил ключ обратно в карман.
— Мы уже можем не беспокоиться о том, что кто-то угонит ее, — прошепелявил он.
— Это уж точно, — согласился Эд Гроб.
Они двинулись по кирпичному тротуару, обходя покрытые льдом лужи и ступая меж промерзшего мусора. Грузовики, вывозящие мусор, не заезжали в Переулок, обитатели которого вываливали круглый год отходы на улицу. Вдоль стен бывших каретных сараев были навалены целые насыпи свиных костей, капустных кочерыжек и консервных банок. Полицейские увидели одинокого черного кота, сидящего на тощих ляжках и пытающегося грызть кусок шкурки от бекона, промерзшей как доска.