Все застрелены. Крутая разборка. А доктор мертв
Шрифт:
— Это здесь, — сказала она, завидев гнилую деревянную дверь каретного сарая, испещренную нашлепками из ржавой жести. — Давай-ка посмотрим, дома ли он.
Дверь была перегорожена большим стальным засовом с висячим замком.
Роман остановил машину, девушка вышла и заглянула в замочную скважину.
— Его нет дома, — сказала она. — Мотоцикла не видно.
— Ну, что теперь будем делать? — спросил он.
— Дай мне подумать, — сказала она с отсутствующим видом, трогая кончиками пальцев, выглядывающих из митенок, свою пыльно-серую щеку. И вдруг
Она принялась рыться в своей сумочке.
— Зачем это он дал тебе ключ от своей двери? — спросил Роман подозрительно.
— О, это для его девушки, — беззаботно сказала она. — Мы с ней подруги. Он сказал, что если она придет, а его не окажется дома, то чтобы я впустила ее.
Справа от дверей каретного сарая находилась маленькая дверь, которая открывалась на лестницу, ведущую на верхний этаж. Она вставила ключ в замок и сказала:
— Ну вот! Теперь мы можем войти и подождать его.
— Я вижу, ты знаешь этого парня слишком хорошо, — сказал он.
— Его подружка и я нечто вроде этого, — сказала Сассафрас, поднимая руку и показывая ему большой и указательный палец, тесно прижатые друг к другу. — Я сейчас сбегаю наверх и принесу ключ от большого замка, так что ты сможешь загнать машину вовнутрь, и ее никто не увидит.
— Если это все так, — сказал он, — то мне должны нравиться зерна овса в моем мороженом. Но я не мул.
Но она не стала терять время на то, чтобы выслушать его. Она сбегала наверх, принесла ключ и открыла большие двери, и Роман загнал машину в темное захламленное помещение с тусклым освещением и полом, устланным каменными плитами, где стоял запах резиновых шин и плесени. На стенах были развешаны различные приспособления для смены и ремонта автомобильных шин, но самих шин не было и следа.
Он вышел, ворча про себя. Она закрыла и заперла ворота, изгибаясь с возбуждающей небрежностью так, словно в ее трусики заползли шестнадцать тысяч больших муравьев.
— Теперь нам остается только идти наверх и ждать, — сказала она, двигаясь так, словно муравьи слегка покусывали ее.
Наверху оказалась одна комната. Ряд окон тянулся и по передней, и по задней стенам, покрытым коричневой промасленной бумагой. В центре, ближе к стене, стояла печь с плитой и угольной топкой. Ближайший к двери угол был занят большой двухспальной кроватью с дешевой металлической рамой, покрытой белой эмалью. В противоположном углу занавеской отгорожена вешалка для одежды. По другую сторону от печи стоял кухонный стол с треснувшей мраморной доской, на которую водружена газовая плитка с двумя горелками. Квадратный стол с грязными тарелками занимал середину комнаты. Возле окон, выходящих во внутренний дворик, стоял третий стол с треснутым фарфоровым чайником. Туалет находился снаружи, позади гаража. Единственным покрытием на некрашеном деревянном полу были лохмотья одежды.
В придачу к единственному светильнику в центре комнаты, свисавшему с одной из ничем не прикрытых балок, слабо светили несколько тусклых настенных ламп из десятицентового магазина.
Сассафрас
В комнате было холодно, и их дыхание превращалось в пар.
— Я разожгу огонь, — сказала она. — А ты пока садись и устраивайся поудобнее.
Он бросил на нее злой и подозрительный взгляд, но она не заметила этого.
Она наклонилась над переносной газовой плитой и заглянула в нее, красное платье туго обтягивало ее зад, напоминавший утиный.
Роман положил енотовую шапку на стол меж грязных тарелок, а поверх шапки поместил свой ржавый пистолет.
— А-а-а, вот где они лежат, — сказала она, доставая коробку спичек из ящика кухонного стола.
— Ты ведь знаешь, где он держит свои деньги, не так ли? — спросил он.
Она зажгла огонь и отодвинула заслонку, затем повернулась и посмотрела на него:
— Что ты там бурчишь про себя?
— Ты возишься в этом доме почище, чем курица в гнезде, — сказал он. — Ты уверена, что твои дела с этим мужиком — это не то самое, о чем я думаю?
Она сняла шапочку и потрясла своими короткими распрямленными волосами, высвобождая их:
— Не будь таким ревнивым. Ты хмуришься так, что спугнешь огонь.
— Я не ревнивый, — уточнил он. — Я просто размышляю.
Она начала собирать со стола грязные тарелки и ставить их сбоку от разгоревшейся плиты.
— Вы, моряки, все такие, — сказала она. — Если дать тебе волю, ты бы сковал девушке ноги вместе, а ключ бы выбросил в море.
— Не тебе говорить об этом, — проворчал он, приходя во все больший гнев, по мере того как наблюдал ее хозяйственные хлопоты.
Пламя в трубе начало гудеть, и она прикрыла заслонку на печи. Затем повернулась и посмотрела на него; ее сливовые глаза сверкали как бриллианты.
— Сними-ка эти одежды Мамаши Хаббард, чтобы я могла поцеловать тебя, — сказала она.
— Это место, как видно, настраивает тебя на поцелуи, — упрекнул он.
— Ну а что в этом плохого? — спросила она. — Ты не сможешь убедить корову жевать жвачку, если вокруг нее поле, полное травы.
— Если ты положила глаз на этого парня, придется тебя за это наказать, — угрожающе сказал он.
Она подошла к нему и смахнула с его головы тюрбан с третьим глазом.
— Эта штука плохо действует тебе на мозги, — сказала она.
— У меня не мозги раздражены, а что-то другое, — возразил он.
— Почему-то я этого не замечаю, — сказала она, ощупывая его.
— Дай мне только скинуть эти женские тряпки, — сказал он и принялся стягивать с себя балахон через голову. — Я чувствую себя как петух, который пытается сесть на яйца.
— У тебя наверняка вывелись в мозгах цыплята, — сказала она, щекоча ему живот, в то время как балахон закрывал ему голову.
Он отпрыгнул назад, смеясь, как большой ребенок, которого щекочут, ударился о край кроватной рамы и рухнул на спину поперек кровати.