Все зеркало
Шрифт:
Я присвистнул: на экране сканера – звёздное небо над океаном, мириады точек.
– Тут что, все вахи планеты?
– Нет, от силы три сотни. Просто они купили на Али контейнер вот этого.
Майор показала мне помятый алюминиевый корпус размером с ладонь. Я вспомнил: химическая грелка для любителей зимних прогулок. Можно сунуть в варежку, карман куртки или положить под задницу.
– У неё температура тридцать семь, тепловизор воспринимает как человека. Эти ублюдки раскидали грелки по всей «зелёнке», и вычислить цели невозможно. Ясно, надпоручик? Отстанешь теперь с дурацкими вопросами?
Она
– Подождите!
Майор выслушала. Хмыкнула:
– Звучит толково. Говоришь, обнаружат себя?
– Конечно. Вахи – ребята горячие. В их правилах – не ждать, мстить сразу. Иначе не по-пацански. Мы их выманим.
– А ты ничего. Соображаешь. Попытаемся, всё равно терять нечего. Вдруг получится?
– Получится. Я везучий.
– Действуй, парень.
Мула загрузили по набросанному мной списку. Горб гранатомёта делал его похожим на верблюда; сканер болтался под брюхом, будто робот забеременел. Привинтили новые ноги, заменили разбитые камеры запасными. Механизм подрагивал, заряжаясь, и косил на меня оптикой, гоняя диафрагму в режиме тестирования – словно мог волноваться.
Я хлопнул по разбитому пулями боку и прошептал:
– Давай, родной. Попробуем. Иначе ребятам крышка.
Мул вздохнул вентилятором и вскарабкался на бруствер. Дорогу он запомнил; прячась по складкам местности, добежал до намеченной точки без приключений. Меня вдруг самого начало колотить, как недавно колотило шестиногого.
– Работаем.
Капрал кивнул и застучал по клавиатуре.
Мул аж присел под загрохотавшим орудием; ствол плевался каждую секунду, веером рассыпая по «зелёнке» осколочные гранаты. Я представил, как вахи жмутся по кустам и ругаются в зенит. Но это были цветочки.
Щёлкнула крышка опустевшего барабана, и тут же мул разрядил в небо ракеты. Звонко развернулась невесомая сетка голографического экрана, которыми нас старательно снабжали бездельники из Группы пропаганды.
Над «зелёнкой» прошелестел стон невероятного страдания, исторгнутый тремя сотнями глоток.
Думаю, их возмущение наверняка бы разделили все искусствоведы Земли. Рисование – не мой талант. Портрет лидера вахов я наскоро изуродовал ослиными ушами, да и надписи были кривоваты и, скорее всего, с орфографическими ошибками – я не силён в их языке. Зато там доходчиво рассказывалось, какие именно животные и в какие именно отверстия имели интимную связь с лидером, с его родственниками обоих полов, а также со всеми вахами, наблюдающими эту хамскую инсталляцию.
Тишина длилась секунду. Потом «зелёнка» закипела жёлтыми вспышками выстрелов. Оскорблённые до глубины своей звериной души, дети раскалённых гор выпустили по магазину, перезарядили и выпустили по второму. Фугасные ракеты летели в несчастного мула, подгоняемые не струями реактивных газов, а обжигающей бранью.
Сканер засёк все точки огня. Успел передать картинку и умер, разбитый в пыль.
А через мгновение в дело вступили наши миномёты; и ни один грамм тротила не пропал зря.
Космический аппарат «Европа»
Мне страшно. Не могу решиться. Плохое предчувствие.
Я сдуру записал эти слова
Или – умею?
Эта идиотская двойственность рвёт меня пополам, как сказочный зверь Дихотом. Зря они запихали в меня отпечаток человека. В противном случае я не лез бы с дурацкими инициативами, не собирал излучатель. Вот как мои помощники – «пауки» с набором инструментов: есть программа – выполняют; нет – переходят в спящий режим и ждут. Так и я: очнувшись на дне инопланетного океана и проанализировав технические возможности изуродованного корабля, перешёл бы в гибернацию. Не мучался с попытками, не открывал этих чёртовых ксеноморфов. Ждал.
Чего ждал? Неважно. Разве роботу есть до этого дело? Разве робот может из амбиций или азарта, из вечного голода познания броситься в авантюру? Адекватная оценка возможностей – вот главный принцип.
Был бы Колумб искином – никогда не поплыл бы открывать Индию на Запад. До страны пряностей – двадцать тысяч километров, она недостижима.
Опять сбои в работе опять сбои в работе опять сбои в работе.
Я ловлю себя на том, что вижу странные картины. Сверкающий снег, смех, варежки на резинке, горящие щёки; я несусь с горки, а внизу меня ждёт хохочущая разрумянившаяся женщина – моя мама. Чтобы обнять и спросить:
– Тебе не холодно, малыш?
Датчики температуры показывают чуть выше нуля за бортом и около четырёх градусов внутри корпуса. Мне не холодно, мам. Я просто свихнувшийся робот, мам. Возьми меня на ручки.
Щемит сердце. У меня нет сердца. Какими пассатижами его щемит? Как может болеть душа, если в душе нет нервных окончаний? И если нет самой души?
Сержант-инструктор орёт:
– Вперёд! Ты выблюешь мамины пирожки и возьмёшь этот подъём, солдат! Ты сумеешь или сдохнешь!
Это – дежавю. Усмешка зубчатой извилины гиппокампа, что в височной доле. Интересно, где у меня висок?
Что, если я открою ящик Пандоры? Инициирую фатально опасное явление? Тогда Европа надолго будет закрыта для исследований, если не навсегда. Хорошо, что хоть жизни на Земле ничто не угрожает: вряд ли инопланетный монстр способен преодолеть семьсот миллионов километров глубокого космоса.
Я решился. Я сделаю это: подорву заряд, отправлю сигнал и разбужу зверя. Поймаю его и выпотрошу. Ксенобиологам будет, чем заняться ближайшие полвека.
Я сумею или сдохну. Тестирую оборудование. Даю отсчёт до взрыва: пять, четыре, три…
Господи, если ты есть, если ты слышишь меня – помоги. Мне страшно.
Тихий океан. Яхта «Тиква»
– Мне страшно.
Она кутается в плед. Небо затянуло серой пеленой.
Ветер стих, океан – помутневшее от старости зеркало.
– Ну что с тобой, родная? Грустный мой воробыш.
Хочешь, устроим дискотеку?
Она улыбается беспомощно:
– Ведь не ночь. Они не приплывут.
– Приплывут, никуда не денутся.
Я улыбаюсь: щекам больно, губы сопротивляются, но я улыбаюсь. Самому тошно отчего-то.