Всё зло земное
Шрифт:
Прогорела ветка. Василиса и Гнева глядели в огонь, каждой корзились [68] знакомые тропы, заветные уголки. Гнева видела рыбацкий город на берегу Дверь-Моря – там, где рыбаки души заложных покойников [69] сетями вытаскивают. Василисе чудился просторный дворец в Темень-Горах; глядела она, как Ночь-Река зажигает огни на башнях, как выходят батюшка с матушкой на крыльцо… Щёлкнул ещё один уголёк. Очнулись обе.
– Вот что, Василиса, – сплетя пальцы, проговорила Гнева. – Я тебе помогу во дворце остаться. Но взамен
68
Корзиться – мерещиться.
69
Заложные покойники – мертвецы, которые погибли «нечистой» смертью: убитые или самоубийцы.
Надвинулись облака, грянула по рассвету метель.
– Клянёшься, Кощеева дочь?
Хлынула серебряная заря, повеяло багульником, чернорецем [70] .
– Клянусь, Гнева.
Опасаясь, как бы и батюшка его мимо глаз не пропустил, Иван стукнул медным кольцом о двери царёвой горницы. Послышались шаги, кряхтенье. Старая Шанежка мяукнула, когтями поскреблась о створку. Иван прислушался, разобрал батюшкино: «Тише, Шанежка, тише». Вот уж не думал, что снова тут оказаться придётся. Уйти ведь хотел навек. Ишь, лягушка с толку сбила, воротиться решил…
70
Чернорец – вымышленный цветок.
Дверь распахнулась. Шанежка выскочила, зашипела, но тотчас умолкла, принялась тереться об Иванову ногу. А царь как застыл столбом в дверях, схватившись за грудь, так и не двинулся, пока Иван не взял его за руку, не окликнул:
– Батюшка! Я это, Иван. Стрела моя в болото угодила, когда по невестины души с братьями стреляли. Болото, видать, колдовское попалось, заплутало меня, вот я и бродил там семьдесят семь седмиц. А теперь вернулся.
– И… ван… – вымолвил царь, закашлялся, глядя на сына как на покойника ожившего. Дотронулся до Ивановой щеки.
– Полно, батюшка. – Иван сжал отцову руку, через силу улыбнулся. – Вот я, живой. Мало ли какие чудеса на свете бывают. Ну, поплутал по болотам, – главное, цел остался.
– А стрела… что? – спросил царь, припав к стене.
Иван усадил батюшку на лавку, сел рядом. Только теперь заметил, как тот поседел, как морщины сошлись на лбу, уже не расходятся. Шанежка вспрыгнула на колени, начала мурлыкать, баюкая страхи.
– Стрела-то… – задумчиво протянул Иван. Не хотелось огорчать батюшку. Но, молчи не молчи, правда всё равно выплывет. К тому же – не сам ли согласился пёрышко царицыно взять, в болото выстрелить? – Стрела лягушке попала, батюшка.
Царь охнул.
– Лягушку я привёз, чтоб ты убедился, – быстро проговорил Иван. – И, выходит, не быть мне царём с такой суженою. Отпусти из дворца.
Царь откинулся на узорчатую полстину [71] поверх брёвен. Глянул на Ивана пустыми очами. Крикнул:
– Опять за своё? Не бывать такому! Новую стрелу закажу!
– А как же сам говорил, что стреле не перечат? – осадил Иван. – Батюшка, разве не видишь – раз такое дело, не быть мне царём! Братья мои…
71
Полстина –
Царь тяжело поднялся.
– Это мне решать, кому быть, кому не быть. Я сказал – новую стрелу закажу. Я сказал – заново стрелять будешь! Новую суженую найдёшь.
– Третью, что ли? – скривился Иван, вскочив с лавки. Шанежка отлетела в сторону, зашипела. – Кто ж три раза стреляет?
– Я дважды стрелял – ничего! И ты трижды выстрелишь – не сломаешься! – стукнув кулаком по лавке, прогремел царь. – Сын вернулся! Первенец! Наследник мой, память моя, надежда! И опять за своё! Вон! И на глаза мне не попадайся, покуда не одумаешься. А стрелу сегодня же закажу!
На шум набежала стража. Царь глядел безумно, тряс бородой. Стражники подступали, выныривали из тайных дверок. Иван бросился прочь, выскочил из опочивальни – а там снова царица поджидает, отделилась от стены тенью, скользнула к нему.
– Лица на тебе нет. Что такое?
– Обманула? Обманула меня? – зашептал Иван, нависая над Гневой. – Говорила, батюшка царём не сделает, коли лягушку во дворец привезу?
– Что? – бледнея, спросила царица. – Что Милонег сказал?
– Сказал, новую стрелу закажет!
Царица вскинула руки, защищаясь; закрыла глаза на мгновенье, а когда открыла – глянула на Ивана белизна безвременья.
– Тише. Тише, Иван! – велела Гнева звонким ледяным голосом. – Я знаю, что делать. Не обманывала я тебя. А чтобы было, как ты хочешь, – иди к батюшке и скажи, что не нужно тебе ни другой стрелы, ни другой суженой. Скажи, женишься на лягушке. Батюшка возразить не сможет: суженую стрела выбрала, со стрелой не спорят. А уж коли жена у тебя будет лягушка, царём точно не станешь: бояре с купцами заропщут, пёстрая власть [72] тем паче не допустит. Соседи обсмеют, решат, совсем царь Озёр-Чащоб ума лишился, новой войной под шумок пойдут… Нет, не сделает тебя батюшка царём.
72
Пёстрая власть – термин, используемый для обозначения православных архиереев. Здесь – представители духовенства, входящие в совещательный орган при царе.
Иван втянул воздух, глянул на царицу. Жуткое дело Гнева предлагала, но и вправду: его и без того чудным кличут, а коли на лягушке женится – точно дураком назовут али безумным. Тогда уж батюшке волей-неволей придётся от мысли своей отказаться…
Обернулся. Рывком распахнул двери, вошёл к царю. Тот стоял, прислонившись к стене, всё ещё в ночной рубахе, белый как полотно. Дрожащим голосом прошептал:
– Что тебе, Иван?
– Не хочешь по-доброму, не хочешь по моей воле, – по-дурному будет: женюсь на лягушке, – рубанул Иван. – Она моя суженая, её стрела выбрала – на ней и женюсь.
Брызнуло в окна солнце.
– Ваня! – вскрикнул батюшка. – Что ж это за царь будущий, у которого жена – лягушка?
– Вовсе это не царь, – зло, весело ответил Иван. – Вовсе это не царь никакой, не бывает таких царей!
И пошёл прочь с колотящимся сердцем. Показалось, будто матушка с укоризной шепнула: зачем так с батюшкой, Ваня? Иван бросился вверх, перешагивая по три ступени. Вбежал в светёлку. Затворил дверь, а там и ярче, и темней словно, чем всюду во дворце, и стыло, и жарко.