Всё зло земное
Шрифт:
Примолкли братья. Ополовинил Иван канопку, вернул на лавку. Повернулся к дверям.
– Да куда ты? – сдавленно спросил Драгомир.
– В конюшню схожу, Сметка проведать.
Старший брат ушёл, не оглядываясь. Так и осталась пищаль разобранная на тряпице на столе среди книжницы.
– Ну, ты умелец слово-то подобрать, – сердито бросил Ратибор.
– Лоший [79] . Каюсь, – вздохнул Драгомир. – Да кто ж виноват, что на невесту его разбойники напали… Надо было батюшке ратников навстречу побольше послать.
79
Лоший –
– Надо было и тебе об этом не поминать при Иване!
– Лоший. Каюсь, – повторил Драгомир. – Ну а девка-то? Девка-то та, из Рыбной слободки, хороша, а? Признай уж, Ратя, ай хороша! Щёки алые, шея лебяжья, задок крепкий…
– Драгомир! Хватит уж лабуды!
– Хватит так хватит, а только чего это ты малиной залился по самую маковку? Бёдра крутые, коса до попы… Ну? Хороша?
– Утихни! А ну утихни! Ай хороша!
Глава 5. Прежде свадьбы царской
– И как я на тебе женюсь, зелёная? – спросил Иван, взвешивая в руках лягушку. Отмытая, в венке из лютиков, набранных в оранжерейных палатах [80] , выглядела она сытой, крепкой – не то что тогда, на болоте: сырая, сонная, цветом в осенние кувшинки, в зимние воды; едва квакала, едва глаза открывала.
– Как за Змея Горыныча царевны замуж шли, как на красных девицах оборотни женились, так и ты женишься, – квакнула лягушка.
– Ловкие речи ведёшь, – вздохнул Иван. Посадил лягушку на лавку, сам сел на полу рядом. – Да только боюсь я тебе опять верить. Вот уговорила ты взять тебя из болота, а что толку? Навязали только в невесты.
80
Оранжерейные палаты – прообраз первых теплиц на Руси.
– Как же это – что толку? Сам говоришь: с такой женой точно никто царём не сделает. – Лягушка повела головой, прикрыла веки. – Разве не этого хотел? Да и кто ж знал, что царица ваша ума решилась – свадьбу такую затеять.
Иван нахмурился, задрал голову. Но ни с потолка ни капли не пролилось, ни за окном зарница не сверкнула.
– Болтают, колдунья она. Облачная ведьма. Ты не говори про неё так, зелёная, а то змею пошлёт в пятку али молнию в лоб.
– Сам, что ли, видал?
– Не видал, но люди сказывают.
– Мало ли что люди сказывают, – вздохнула лягушка. – Слухам будешь верить – всё настоящее мимо пройдёт.
– Да уж всякому поверишь, когда в царском дворце живёшь, – буркнул Иван.
– Так ли, иначе ли, а раз решила царица, что быть мне твоей женой, – хорошо бы и мне выгоду извлечь из того.
– Тебе-то что? Женюсь – станешь как сыр в масле кататься.
– Как сыр, говоришь, в масле… – протянула лягушка. – Да я и теперь как сыр в масле. Чувствую, сила возвращается. Вот-вот – и человеком смогу…
Не слушал её Иван; глядел в окно, думал о своём:
– Меня обсмеют да утихнут, не впервой сын царский чудит.
– Пожал плечами, улыбнулся слабо, что-то припоминая. –
– На что тебе уходить? – спросила лягушка. – Чем с царём плохо?
– Не могу я тут. – Иван скривился, подкинул в огонь полешко. – Видеть не могу мачеху, по матушкиным покоям расхаживающую. И батюшку видеть не могу: околдовала она его, воли лишила. Разве ходил он такой сумрачный, разве боярам на откуп отдавал и град, и царство, разве глядел так чёрно, так пусто? Не помню такого раньше, зелёная. Разве что когда матушка умерла… А теперь что ни день, то тучи сгущаются над дворцом. Над всем царством нашим.
Лягушка спрыгнула с лавки, поползла к печи. Устроилась у огня, спросила:
– А ты, значит, бежать от этого собрался? Царский сын, наследник, и вотчину свою бросить хочешь?
– Я на тебе затем женюсь, чтоб от наследства этого избавиться. Не нужно мне царства. Только батюшка этого никак в толк не возьмёт. А братья, сыновья Гневины, куда лучше меня справятся.
Лягушка помолчала. Плясали искры, вспыхивали и гасли. Шла со двора тьма.
– Так вот, значит, и отступаешься. Не хочешь венец носить.
– Отступаюсь, – кивнул Иван. Встал, подошёл к двери. – Не хочу.
Положил ладонь на тёмные доски, обернулся на лягушку:
– Из светёлки не вылезай, затопчут ещё ненароком. Я в конюшню пойду, Сметка покормлю. Да и батюшка звал: что-то ему надобно, что-то хочется от меня. А я ничего не хочу… Ничего не хочу, зелёная.
Шагнул Иван в просторную горницу, ступил на порфировые [81] плиты. Стража тотчас сомкнулась за спиной, затворила двери. Притихли бояре. Тут уж были и Драгомир, и Ратибор, а царь сидел, опустив голову, будто венец к земле клонил. Тишина стояла: ни вороньего грая [82] , ни гомона не долетало сквозь слюдяные окна.
81
Порфир – пурпурно-красный камень.
82
Грай – громкий крик птиц, карканье ворон.
Царь исподлобья глянул на Ивана. Проронил угрюмо:
– Свадьбу, раз условия такие ставишь, устроим, да поскорей, чтоб слухов наплодить не успели. Чтоб не говорил народ, что я от сына родного отрёкся по злой судьбе.
– Как тебе угодно будет, батюшка.
– Сватов засылать не станем: не к кому с невестой такой засылать.
– Как тебе угодно будет, батюшка.
– Во дворце жить после хотите али выделить вам другой? Али целый город подарить могу: Синичье али Глаз-Город?
– Как тебе угодно будет, батюшка. Как с руки станет – так и делай, а я мудрости твоей доверяю.
Тяжело поднялся царь. Вскинул посох, замахиваясь.
– Глумишься?! Куражишься надо мной?!
– Незачем вам уезжать, – раздался из тени негромкий голос. Царица выскользнула из-за трона, ласково взяла Милонега под локоть. – Живите тут, с нами рядом. Иван и без того по лесам, по болотам больше года бродил. Надо ли со двора отчего опять уходить?
Глянул Иван в царицыны очи. Ознобом пробрало до самого нутра, будто градом побило, будто самый холодный дождь изнутри вымочил. Царь опустился на трон, выронил посох. Произнёс с натугой: