Всеблагое электричество

Корнев Павел Николаевич

— Это немало.

— Это лучше неминуемого повешения и допросов с пристрастием.

— Барон Дюрер согласится не раздувать скандала?

— После возвращения патента? Да он будет на седьмом небе от счастья!

— Вы так уверенно об этом говорите, мой друг…

От подобного обращения меня едва не передернуло, но я удержал себя в руках.

— Чего вы жметесь? — придвинулся к фокуснику. — Главное для вас — сохранить жизнь, человек с вашими талантами надолго на каторге не задержится. Побег оттуда станет сущим пустяком по сравнению с иными вашими трюками.

—

Я сделаю признание, — решил тогда маэстро, явно полагая, что при необходимости сумеет отозвать его прямо в зале суда.

— Пишите! — потребовал я и передал гипнотизеру блокнот и карандаш.

Тот ненадолго задумался, а потом скованными руками принялся выводить у себя на коленях нервные слова признания и глубочайшего раскаяния в содеянном.

— Возможно, с вами выразит желание побеседовать кто-нибудь из Третьего департамента, — произнес я, забирая блокнот. — Неофициально, разумеется. Настоятельно рекомендую без утайки поведать о том, кто теоретически мог быть заинтересован в патенте. Вы ведь сохранили этот документ исключительно для того, чтобы он не попал в плохие руки, так?

Маэстро пообещал:

— Я подумаю об этом.

— Торгуйтесь, — посоветовал я и, услышав звук открывшихся замков, выбрался из остановившейся на задах Ньютон-Маркта кареты.

Приблизился Бастиан Моран, внимательно меня оглядел и спросил:

— Ну что?

— У меня нет ничего для вас, старший инспектор, — покачал я головой.

— Глупо было рассчитывать на иное, — вздохнул Моран. — Я оформлю задержанного, а вы поднимайтесь в приемную главного инспектора. Не сомневайтесь — я держу данное слово.

3

Бастиан Моран появился только через час, когда я вконец отчаялся увидеться с главным инспектором, а взгляды озадаченного секретаря стали совсем уж неприлично любопытными. Старший инспектор сразу скрылся в кабинете, некоторое время спустя покинул его и объявил:

— Вас ждут, виконт!

Вслед за мной он проходить не стал.

В дверь я прошел на ватных и подкашивающихся ногах. Было совершенно непонятно, как отреагирует на мое появление Фридрих фон Нальц, но все оказалось проще, чем того следовало ожидать. Осунувшийся старик даже взгляда не поднял, он рылся в бумагах и одновременно отдавал распоряжения по телефону.

— Старший инспектор Моран рассказал о вашем участии в этом деле, виконт, — произнес главный инспектор, опустив трубку на рычажки, — и я вам безмерно благодарен за помощь в освобождении дочери, но если вы пришли просить о восстановлении на службе, то, боюсь, сейчас не лучшее время для этого. На следующей неделе мы соберем комитет по этике и рассмотрим вопрос.

— Не стоит, — покачал я головой, — не думаю, что испытываю желание вернуться на службу.

— Вот как? — удивился старик. — Так чего же вы тогда хотите?

Я молча выложил на рабочий стол главного инспектора чистосердечное признание маэстро.

Фридрих фон Нальц пробежался по нему глазами и уставился на меня с нескрываемым изумлением:

— Надо понимать,

ваше участие в этом деле было несколько более существенным, чем доложил Моран?

— Пустое, — отмахнулся я.

— Но то, что вы предлагаете… — нахмурился старик. — Обвинение в одной только краже? Да этого прохвоста колесовать мало!

— Всецело разделяю ваше праведное негодование, — вздохнул я, — особенно учитывая роль, которую он назначил мне, но принять это признание за чистую монету — единственная возможность избежать большого скандала. Не беспокоит собственная карьера, подумайте о дочери. Подумайте, через что ей придется пройти.

Фридрих фон Нальц разгладил листок и пробормотал:

— Случайная свидетельница преступления, не замеченная ни в чем предосудительном. Мне придется обсудить это с бароном Дюрером.

— Обсудите, — кивнул я и посоветовал: — Но если решите отвергнуть признание, мой вам совет: не устраивайте судилище, просто удавите мерзавца в камере по-тихому и объявите о самоубийстве. Признание у вас уже есть.

— Циничная нынче пошла молодежь, — вздохнул старик, потом откинулся на спинку кресла и спросил: — Так что вы хотели от меня, виконт?

— Попрошу о сущей безделице…

При этих словах главный инспектор насторожился, но все же кивнул:

— Слушаю.

За последние дни старик сильно сдал; он больше не вызывал ассоциаций с крепким сосновым корневищем и превратился в тень самого себя, но его талант сиял ничуть не менее ярко, чем прежде. Играть с ним в недомолвки не стоило, да я и не стал.

— У моего дяди графа Косице… Вы ведь слышали о приключившемся с ним несчастье, главный инспектор?

— Слышал, — подтвердил сиятельный.

— Так вот, у дяди остался обрывок принадлежащей мне фотокарточки. Этот обрывок полиция обнаружила среди вещей графа на месте крушения дирижабля. Хотелось бы его вернуть.

Фридрих фон Нальц с сомнением посмотрел на меня, явно решая: выставить за дверь сразу или выяснить подробности и уже потом выставить за дверь; пересилило профессиональное любопытство.

— Что изображено на этом снимке, виконт? — спросил главный инспектор.

— Моя бабушка и мама, — ответил я чистую правду. — Снимок старый, сорокалетней давности, а у меня не осталось ни одной фотокарточки мамы до ее замужества. Родня была против брака, все снимки после переезда остались у графа и графини. Да, собственно, это и снимком назвать сложно, на том обрывке одни лишь ноги. Большая часть фотокарточки находится у меня, хотелось бы ее восстановить.

Старик смягчился.

— Как же такое получилось? — поинтересовался он уже не столь строго.

— В последнюю нашу встречу мы с графом немного повздорили, — пожал я плечами. — Но если сомневаетесь в моих словах, попросите кого-нибудь проверить опись вещей при моем последнем задержании, обрывок снимка был тогда при мне.

— Не вижу причин сомневаться в ваших словах, виконт, — объявил Фридрих фон Нальц. — Скажите лучше вот что: этот снимок имеет какую-нибудь ценность для прямых наследников графа?