Всеблагое электричество
Шрифт:
— А как продвигается выкуп долгов? — спросил я тогда.
— Предложил пять сантимов с франка, но никто не согласен меньше чем на тридцать, — улыбнулся иудей, вновь почувствовав себя в родной стихии. — Не беспокойтесь, это еще граф Косице не сделал заявления о вашей безвременной кончине в возрасте пяти лет. Помяните мое слово — десять сантимов скоро покажутся им щедрым предложением.
— Положусь в этом вопросе на вас.
— Но есть одна тонкость, — неожиданно подался вперед банкир. — Я веду ваши финансы, но не контролирую процесс вступления в наследство.
Я вспомнил стоимость костюма риелтора, к которому меня направил собственный поверенный, и с чистой совестью предложил:
— Подготовьте документы, в следующую нашу встречу я все подпишу.
— Вот и замечательно, — расслабился банкир. — Продолжайте расследование и держите меня в курсе дела. А теперь прошу меня извинить, надо сделать несколько деловых звонков.
— В столь поздний час? — удивился я, бросив взгляд на настенные часы.
На тех было без десяти семь.
— Трансатлантический кабель — это просто чудо, — рассмеялся иудей. — В Нью-Йорке сейчас самый разгар рабочего дня.
— Тогда не смею вас больше задерживать, — поднялся я из кресла и направился на выход.
Неразговорчивый слуга проводил меня до входной двери, и я отправился в Ньютон-Маркт.
4
Деньги — это зло? Или же все зло из-за денег?
Вопрос спорный. Но знаю одно: не будь я таким скрягой, очень многих проблем в дальнейшем удалось бы избежать. Или, по крайней мере, отсрочить их на неопределенное время. А так, написав рапорт на имя главы сыскной полиции, я поскупился нанять извозчика и отправился домой на паровике, чтобы потом неспешно двинуться вверх по вившейся по склонам Кальварии дороге; с этого все и началось.
Но если начистоту, мне всегда нравилось подниматься на холм именно пешком. Идти по извилистой тропе и смотреть на город; ощущать, как с каждым шагом свежеет воздух и проявляются задавленные городской гарью запахи — ароматы влажной листвы, подстриженной травы, весенних цветов.
Всякий раз создавалось впечатление, будто поднимаюсь из царства мертвых, покидаю не зловонное облако смога, но подземное царство Аида. И понемногу отступали давившие на спину тяжким грузом печали и заботы.
Я словно возвращался в детство.
Только не в этот раз.
Китаец ждал у моста.
Подручный господина Чана подпирал плечом вкопанный в землю столб и демонстративно чистил ногти недоброго вида кинжалом. В своей обтрепанной кепке и великоватом пиджаке он казался сбежавшим с поля пугалом; не знаю, как птиц, а меня его вид напугал едва ли не до икоты.
— Господин Орсо! — улыбнулся костолом безмятежно и радостно, словно невинный ребенок. — Господин Чан недоволен вами!
— Чем на этот раз? — уточнил я и остановился, не доходя до собеседника несколько шагов. Приближаться вплотную к человеку с кинжалом не самая удачная идея, если только вы не оборотень или суккуб.
Ну как тут не вспомнить об Елизавете-Марии? Но она далеко…
Китаец усмехнулся и начал
— Долг не погашен в срок. Иудей скупает долги за бесценок. Родной дядя отказался признавать родственником. Потерял работу. Не сможешь вернуть долг.
Я не стал спорить — глупо спорить с проводником чужой воли — и только спросил:
— И что из этого следует?
Костолом рассмеялся и отлип от столба.
— Твой долг не велик по меркам господина Чана, но если дать спуск одному, что остановит других?
— Чего хочет господин Чан? — нахмурился я, левой рукой снимая темные очки.
— Твое ухо, белоглазый, — последнее слово китаец повторил, не скрывая издевки.
Возможность безнаказанно покалечить сиятельного приводила его в восторг.
— Очень неосмотрительно.
— Никто не обманывает господина Чана.
— Никто и не обманывал господина Чана. Он получит свои деньги до последнего сантима.
Китаец кивнул.
— Получит. Но сначала он получит твое ухо.
— Поступить так с полицейским не очень умно, — веско произнес я, глядя на собеседника сверху вниз. Костолом не дотягивал до моего роста две головы, но при этом был быстрым и юрким, словно хорек.
— Ты больше не спрячешься за карточкой фараона, белоглазый, — рассмеялся худощавый головорез и шагнул ко мне. — Не дергайся, и все случится быстро.
Быстро? Я сделал глубокий вдох, дождался, пока отпустит приступ накатившей вдруг злости, и уже потом совершенно спокойным голосом потребовал:
— Стой, где стоишь.
— А то что? — ухмыльнулся китаец, но немедленно замер на полушаге, стоило только возникнуть в моей руке «Церберу». — Не стоит все усложнять, — прошипел он.
— Не стоит, — согласился я.
— Убьешь меня?
Я ничего не ответил, прислушался к шелесту кустов за спиной и предупредил:
— Не остановишь своих мартышек — схлопочешь пулю в живот. Гнить будешь неделю, а то и две. Перитонит, слышал такое слово?
Полной уверенности, что угроза сработает, не было, но талант в очередной раз не подвел, и китаец нервно махнул рукой; шелест кустов стих.
— Ты ответишь за это, белоглазый! — пообещал головорез, которого просто трясло от бешенства.
Он не боялся смерти, его страшило оказаться прикованным к больничной койке. Да и будет ли она, больничная койка? Скорее уж грязный матрац в каком-нибудь опиумном притоне. А только оступись, только выкажи слабость — и люди выстроятся в очередь полюбоваться на твои мучения.
Китаец такой участи для себя не хотел. И мы оба знали, что отвечать мне теперь придется не только за просроченный долг, но и за этот его внезапный страх. Я сунул палец в старую рану и тем нажил себе смертельного врага.
— Брось, — потребовал я.
Головорез откинул кинжал в траву.
— Теперь отойди с дороги.
Китаец послушно освободил проход; на губах его играла презрительная ухмылка. Он твердо намеревался отомстить и знал, что случится это очень и очень скоро.
Я обошел его, продолжая удерживать на прицеле пистолета, уже на мосту развернулся и произнес: