Всегда говори «всегда» – 3
Шрифт:
Она вышла из машины и быстро направилась к дверям, за которыми маячил огромный швейцар.
На продолжительный стук Оксана не открыла.
Ольга уже было подумала, что портье ошибся, заявив, будто она в номере, и собралась уйти, но дверь неожиданно распахнулась.
– Оксана… – Ольгу удивило замешательство, мелькнувшее у той в глазах, в одно мгновение переросшее в раздражение.
– Оленька! – Оксана, несмотря на то что была в полупрозрачном пеньюаре, вышла в коридор и плотно закрыла за собой
– Что ты, что ты! – Ольга попятилась, ей показалось, что за всеми этими «извини» сквозит что-то грубое и… торжествующее. Мол, дура, неужели тебе до сих пор ничего не понятно…
– Я позвонить хотела, да телефон разрядился, – пробормотала Ольга, глядя не на Оксану, а на закрытую дверь ее номера. – Я пойду… Я хотела… ну, ладно, потом… Позвони мне, хорошо?
Не дожидаясь ответа, она развернулась и быстро пошла по коридору, словно убегая от собственных догадок и подозрений.
И зачем она сюда пришла? Бредовая идея – позвать Оксану на встречу Нового года. Не такая уж близкая она подруга. Да и не подруга вовсе – приятельница. Просто захотелось доказать самой себе, что Оксана ей… не соперница.
Глупо!
Ничего глупее она в жизни не делала.
Выбежав из гостиницы, она наткнулась на… машину Сергея. И не очень этому удивилась.
Ведь все и так было понятно…
Барышев ночевал не в вагончике с каким-то прорабом. Он ночевал здесь, в номере люкс.
Он ей врал, врал несколько месяцев, начиная с Таиланда. Он врал, изворачивался, клялся в любви, дарил дорогие подарки только для того, чтобы она ничего не заподозрила.
И Леонид Сергеевич так внезапно уехал, потому что все понял. И не смог ничего ей сказать.
Господи… Ольга прислонилась к машине Сергея, не обращая внимания на взвывшую сигнализацию.
Значит, тогда, на море, Оксана действительно хотела, чтобы она утонула…
А портрет… первый портрет, который бесследно пропал – Сергей просто забрал его.
Ольга засмеялась, потому что все это могло вызвать только смех. Потому что боль, которую она чувствовала, невозможно было пережить без смеха.
Ольга достала из сумки помаду и написала на боковом стекле воющего «Мерседеса»: «ТЕБЯ НЕТ».
Подумала и дописала: «ДЛЯ МЕНЯ».
Швейцар тревожно смотрел на нее сквозь стеклянную дверь. Сигнализация умолкла. Наверное, Барышев увидел ее в окно… Может быть, даже прочитал надпись.
Ольга вдруг обнаружила, что возвращается в номер. Она словно наблюдала за собой со стороны и вроде даже с усмешкой подначивала:
– Ну давай, давай! Посмотри им в глаза! И они пусть посмотрят!
Новый год с елкой на крыше…
Как хорошо, что не хочется плакать – только смеяться…
Она не стала стучать в дверь, просто распахнула ее ударом ноги – как в дешевой смешной мелодраме.
Оксана курила, лежа в кровати.
Барышев
Как хорошо, что не хочется плакать.
– Оля, – чужим голосом сказал Сергей. – Оля…
Паника и конец света были в этом хриплом, надсадном «Оля».
Ольга и не представляла, каким жалким он может быть…
Оксана откровенно усмехалась, затягиваясь терпким дымом сигариллы.
Ольга захохотала.
Она хохотала долго, взахлеб, словно ничего смешнее в жизни не видела, чем полуголый, жалкий Барышев, хлопающий глазами, как провинившийся первоклассник, и злорадно ухмыляющаяся Оксана с зажатым в пальцах коротким окурком.
– Оля, – прошептал белый, как мел, Барышев и бухнулся на колени.
– Встань, Сереж, – тихо попросила Ольга, – это глупо.
Она развернулась и ушла, за ремень волоча по полу сумку.
Кажется, он что-то кричал ей вслед…
Кажется, Оксана его успокаивала.
Ольге не было до всего этого никакого дела.
Все органы восприятия мира как будто бы отключились.
Она не видела, не слышала, не осязала, не чувствовала.
Она жила и действовала на автомате.
На автомате вела машину, на автомате отвечала на вопросы детей.
На автомате заявила Анне Алексеевне:
– Соберите Петины вещи.
Потом невидящим взглядом осмотрела детей и прикрикнула:
– А вы быстро к себе в комнату и складывайте свои! Мы сейчас же уезжаем, то есть… переезжаем! Здесь будет ремонт. Нет. То есть да! Здесь будет ремонт и перестройка! Быстро!
Дети, замерев, испуганно смотрели на нее. Петька заплакал. Анна Алексеевна, подхватив его на руки, пошла в детскую.
– Я кому сказала! – закричала на детей Ольга.
Они гуськом потянулись по лестнице вверх, затравленно оглядываясь и готовые разреветься все вместе, хором.
Если бы Ольга соображала, что делает, она ни за что бы не допустила таких лиц у детей.
…Вещи почему-то не хотели влезать в чемодан. Ольга дергала молнию с маниакальным упорством, но ей не давал ходу то вывалившийся рукав, то подол юбки. Неожиданно сильные руки перехватили чемодан, быстро упаковали в него упрямые тряпки и легко застегнули молнию.
Ольга узнала – это были те самые руки, которые во сне вытаскивали ее из болота.
– Спасибо, Анна Алексеевна, – не слыша своего голоса, пробормотала она. – Вы на сегодня свободны. Я позвоню вам.
Анна Алексеевна посмотрела на Ольгу как на тяжелобольную, озабоченно покачала головой, хотела что-то сказать, но, решив, видимо, что это не ее дело и ей за него не платят, молча вышла из комнаты.
Как они переезжали, Ольга помнила отрывочно – улицы, светофор, сумки с вещами, ключ, застрявший в замке и с трудом повернувшийся, перегоревшая лампочка в коридоре, запах пыли и нежилого помещения.