Всегда солдат
Шрифт:
– Тебя как звать?
– перебил я парня.
– Сергей!
– Так вот, Сергей. Давай, двигай отсюда, прямо к тому немцу. Скажи, что мы тебя прислали сплясать. Хлеб можешь взять себе.
– Да я…
Паренек, не ожидавший такого оборота, растерянно умолк.
– Эх ты - советчик!
– произнес его напарник.
– Слюни тебе еще нужно вытирать мамкиным подолом!
Во второй половине дня выпал небольшой дождик. Землю развезло, работать стало тяжелее. Скользили ноги, и раза три носилки вырывались из наших рук. Мы стали меньше загружать
Мы терпеливо снесли и это.
– Мало?
– допытывался немец и добавлял еще.
– Я, наверное, пристукну эту образину, - тяжело переводя дыхание, прошипел Виктор.
– Не могу больше… [89]
Наконец ударил гонг. Рабочий день кончился. Пленные начали выстраиваться в колонну. Рядом с нами оказался Сергей.
– Смотрите, ребята, ваш пан идет, - и Сергей кивнул головой в сторону ворот.
Немец кого-то искал в колонне. Увидев нас, подошел к конвоиру и что-то сказал, передав ему две буханочки хлеба. Солдат направился к нам. Вместе с хлебом гитлеровец вручил Виктору пачку сигарет.
– Вот это да!
– произнес Сергей.
– Отвалил ваш пан!
– Заткнись, ворона!
– оборвал его Виктор.
– А ты не очень задавайся. Подумаешь, гордый какой! Видно, не такие уж голодные. Немец добрый, перед таким не зазорно и ногами подрыгать…
Клементьев так взглянул на Сергея, что тот испуганно подался назад.
– Да чего говорить с ним. Совсем ведь малец, - сочувственно произнес кто-то рядом.
– В его возрасте у меня музыка в желудке никогда не замолкала. Трескал за обе щеки. Мать только охала: «И куда в тебя столько лезет!» А стал постарше, такую ряжку отрастил, что в три дня невозможно было обцеловать.
– Оно и видно, битюг битюгом!
– Не-е, сдал малость на таком довольствии. Раньше бы посмотрели! Один пушку ворочал. Мой командир так и говорил: «Запасная тягловая сила».
– Шагом марш!
– раздалась команда на русском языке.
Колонна зашевелилась и потянулась к лагерю.
– Ну-ка, малец, - позвал Виктор Сергея, - получай прибавку на рост.
– И протянул половину буханочки.
– Перед нами попляши, если хочешь. А перед гадами не смей! И не ищи среди них добрых. Эта подачка не доброта, а издевательство над нашим достоинством, честью… Видел траншею за бараками?
– Да.
– Она тоже - от такой «доброты». От этой доброты земля наша кровью пропиталась… И еще: держи голову выше, не гни ее перед мразью! [90]
Отчаянный поступок
На другой день мы не вышли на работу.
– Там скорее загнешься, - сказал Клементьев, - а надежды на побег никакой.
Я согласился. Да и чувствовали мы себя неважно. Ночь провели на воздухе. В бараке не нашлось свободных мест. Добрая треть рабочего батальона оказалась в нашем положении. Нам еще повезло - мы сумели втиснуться между спящими и легли у самой стенки барака.
Среди ночи неожиданно посвежело, заполыхали
– Может, минует, - сквозь дрему произнес Виктор.
Я промолчал.
Гром приближался. Все чаще сверкали молнии, распарывая своими иглами горизонт. Свет их вырывал из тьмы клубящиеся края зловещих облаков, ряды колючей проволоки, сторожевые вышки, грязные стены бараков и продрогших изможденных пленных, отдававших жалкие остатки своего тепла остывшей земле.
Правее могильным провалом зияла свежевырытая траншея. Доносился сладковатый, тошнотворный запах разлагающихся трупов. В отблесках молний я иногда различал торчащие из земли головы и руки со скрюченными пальцами. И тогда казалось, что мертвецы вылезают из гигантской могилы и безмолвно взывают к живым.
А с востока нарастал шум. Если бы это был шум боя! Но фронт проходил далеко и с каждым днем отодвигался все дальше.
Шум приблизился. Запахло сырой землей. Первые капли упали мне на лицо, на ладони. Эти капли были похожи на слезы, на трудные, нечеловеческие слезы, которые я иногда замечал в глазах товарищей по плену.
Я подставил лицо под дождь и лежал не шевелясь. Дождь усилился и наконец хлынул на землю шуршащим, как шелк, потоком. Но никто не вскочил, не поднялся. [91] Люди только плотнее вжались друг в друга, стараясь не пропустить влагу под себя.
Так мы пролежали до рассвета, а утром долго согревались, бегая вокруг барака.
В тот день по лагерю разнесся слух, что для уборки урожая в немецких экономиях не сегодня-завтра начнут набирать пленных. Я и Виктор решили любыми путями попасть в первую партию. Но события повернулись иначе. Вечером у меня начался сильный кашель, подскочила температура. Меня кидало из стороны в сторону, как во время шторма на палубе корабля. В таком виде нечего было и думать появляться на глаза гитлеровцам.
С большим трудом Клементьев разыскал в глубине барака два места: соседи так потеснились, что ноги одного оказались на груди другого. Виктор буквально по соломинке натаскал мне тоненькую подстилку. Несколько дней я отлеживался, выходил только за получением баланды и хлеба. Полицай, давно приметивший меня, часто наведывался в барак и осведомлялся:
– Как там доходяга Сабуров? Не дошел?
– Жив, - угрюмо отвечал Виктор.
– Ничего, к утру дойдет, - обещал полицай и удалялся.
Если он не заставал меня в бараке, то отыскивал в очереди за едой.
– А ну, красавчик, - кричал еще издали полицай, - дай я на тебя полюбуюсь. Парень ты симпатичный и гордый. Жаль с таким расставаться. Как, хлопцы, верно я говорю?
Пленные молчали и отводили глаза. Иногда из толпы раздавался голос:
– Зато с тобой, шкура, не жалко будет расстаться! Но оскорбления не трогали нашего полицая.
– Так-так, - спокойно отвечал он.
– Шкура, значит? Доберусь я до вас, горлопанов. Мне все равно, кто кричал. Всем вам обеспечена коммунальная квартира за бараками!