Вспомни о Флебе

Бэнкс Иэн

— Да. Давай посмотрим, не устроить ли нам небольшую прогулку на этом трамвае.

Он наклонился вперёд, показал Вабслину несколько других регуляторов и рассказал, как подготовить поезд к отправке. Они показывали и кивали, и говорили.

Йелсон нервно вертелась на своём сиденье. Наконец она посмотрела на Бальведу. Женщина Культуры с улыбкой наблюдала за Хорзой и Вабслином. Потом она почувствовала взгляд Йелсон, повернулась, широко улыбнулась, чуть мотнула головой, указывая на обоих мужчин, и подняла брови. Йелсон, помедлив, улыбнулась в ответ и переложила ружьё.

Теперь огни

бежали ещё быстрее. Они текли мимо, создавая в сумрачной кабине мерцающий, блестящий узор. Он знал это; он открыл свой глаз и увидел.

Даже чтобы поднять веко, ему понадобились все его силы. Он немного поспал, только не знал, как долго. Боль уже не была такой мучительной. Он некоторое время лежал тихо, косо свисая изломанным телом из чужого сиденья, голова на пульте, рука в небольшом люке рядом с регулятором мощности, пальцы вдавлены под предохранитель рычага.

Так было менее утомительно; он даже не мог выразить, как это было приятно после того ужасного марш-броска ползком — как через поезд, так и через туннель его боли.

Движение поезда изменилось. Он всё ещё покачивался, но теперь чуть быстрее. В движении появился новый ритм, какая-то вибрация, похожая на стук сердца. Квейанорл решил, что даже может слышать его. Шум ветра, что дул в этой пещере — далеко под обдуваемой снежными бурями пустыней наверху. Может, он только вообразил его. Трудно различить.

Он опять почувствовал себя маленьким ребёнком, путешествующим со своими ровесниками и старым кверлом-наставником. Такое же покачивание во сне, и он то погружается в лёгкую, счастливую дремоту, то снова всплывает.

Я сделал всё, что мог, постоянно думал он. Может быть, недостаточно, но это всё, что в моих силах. И это утешало.

Это приносило облегчение, как отступающая боль, как успокаивающее покачивание поезда.

Он снова закрыл глаз. И в темноте тоже было утешение. Он не представлял, сколько уже проехал, но решил, что это не важно. Все снова поплыло от него куда-то прочь, и он начал забывать, почему всё это делал. Но и это было не важно. Пока он не шевелился, всё было не важно. Все. Вообще все.

Дверь вагона-реактора заклинило точно так же, как и во втором поезде. Робот отчаянно ударил в неё энергетическим полем, и отдачей его швырнуло назад.

Дверь даже не дрогнула.

Ой-ой-ой!

Значит, опять придётся воспользоваться кабельными шахтами и каналами. Юнаха-Клосп повернулся, пролетел вдоль короткого коридора и спустился вниз, к инспекционному люку под нижней палубой.

Опять кончилось тем, что всю работу свалили на меня. Можно было не сомневаться. В принципе, то, что я делаю для этого парня, — убийство другой машины. Мне нужно попросить проверить свои схемы. У меня сильное желание ничего ему не говорить, если я вдруг где-нибудь обнаружу этот мозг. Проучить его.

Он поднял люк и спустился в тёмное узкое пространство под полом. Люк с шипением снова закрылся и перекрыл свет. Робот подумал, не открыть ли его снова, но он, конечно, опять автоматически закроется, и тогда он может потерять терпение и повредить эту штуку. Всё это было чуть-чуть бессмысленным и мелочным, поэтому он оставил все как есть. Так ведут себя люди.

Он двигался по узкому каналу к задней части поезда, до того места, под которым должен находиться реактор.

Идиранин

говорил. Эвигер слышал его, но не слушал. Он мог также видеть этого монстра уголком глаза, но не смотрел на него. Направив отсутствующий взгляд на своё ружьё, он беззвучно напевал про себя и думал о том, что он сделал бы, если бы — как-нибудь — получил этот мозг в свои руки. Предположим, остальные погибли, и он остался с этим аппаратом. Он знал, что идиране хорошо заплатят за этот мозг. Культура тоже; у неё были деньги, даже если внутри неё ими не пользовались.

Это были только мечты, но в такой ситуации может случиться всё что угодно. Никогда не знаешь, как упадёт пыль. Он сможет купить себе землю, остров где-нибудь на красивой, спокойной планете. Он подвергнется омолаживающему лечению и начнёт разводить каких-нибудь дорогих скакунов и при помощи своих связей познакомится с состоятельными людьми. Или наймёт кого-нибудь для всякой тяжёлой работы; с деньгами это можно сделать. С деньгами можно сделать все.

Идиранин продолжал говорить.

Его рука была уже почти свободной. Освободиться дальше ему пока не удалось, но, возможно, немного погодя удастся выдернуть руку; со временем это становилось всё легче. Люди уже долго в поезде; сколько они там ещё пробудут? Маленькая машина не вернулась. Он едва успел вовремя заметить её появление из туннеля; он знал, что её глаза лучше, чем у него, и на мгновение испугался, что она заметила, как он двигал рукой. Но машина исчезла в поезде, и ничего не произошло. Он постоянно бросал взгляды на старика. Тот, казалось, погрузился в мечты. Ксоксарл продолжал говорить, рассказывая в пустой воздух о древних идиранских победах.

Его рука почти освободилась.

Откуда-то сверху над головой слетело облачко пыли и поплыло через спокойный воздух, почти падая, но не вертикально вниз, а постепенно удаляясь от него. Он снова посмотрел на старика и натянул проволоку на запястье. Ну, давай же, проклятие!

Юнахе-Клоспу пришлось отбить угол, чтобы пробраться в узкий проход. Это был даже не туннель, а кабельная шахта, но она вела в реакторное отделение. Робот проверил свои сенсоры; здесь был такой же уровень излучения, как и во втором поезде.

Он протискивался через маленький люк, который проделал в кабельной шахте, глубже в металлические и пластиковые внутренности тихого вагона.

Я что-то слышу. Что-то приближается, прямо подо мной…

Огни образовали сплошную линию, мелькая мимо поезда слишком быстро, чтобы можно было различить каждый в отдельности. К этому потоку присоединялись огни внизу у рельсов, которые появлялись из-за поворотов или у дальнего конца прямых отрезков пути, и проносились мимо окон, как метеоры в ночи.

Поезду потребовалось много времени, чтобы достичь своей наивысшей скорости, ему пришлось бороться много минут, чтобы преодолеть инерцию тысяч тонн своей массы. Теперь он достиг её и толкал самого себя и столб воздуха перед собой так быстро, как это вообще было возможно. Раскатистый громовой рёв, с которым он мчался вдоль туннеля, был громче всякого звука, который когда-либо производил какой-либо поезд в этих тёмных коридорах. Его повреждённые вагоны рвали воздух и скребли вдоль краёв герметичных дверей и тем самым немного снижали скорость, но зато ужасно усиливали шум.