Вспомни о Флебе
Шрифт:
— Если вы хотите знать о победах, спросите идиран.
Бальведа какое-то время молчала. Лицо её было спокойным, задумчивым, возможно, немного печальным. Потом она кивнула.
— Действительно, во время войны возникает опасность уподобиться противнику. — Она пожала плечами. — Мы можем только надеяться, что этого удастся избежать. Если эволюционизирующая сила, в которую вы, кажется, верите, действительно как-то действует, то она будет действовать через нас, а не через идиран. А если вы ошибаетесь, значит, она заслуживает устранения.
— Бальведа, — сказал он, усмехнувшись, — не разочаровывайте меня. Я предпочитаю
— Нет, — вздохнула она, — вовсе нет. Вините в этом моё образование в «Особых Обстоятельствах». Мы учимся думать за всех. Я всегда была пессимисткой.
— А я всегда думал, что «Особые Обстоятельства» не разрешают подобных мыслей.
— Тогда подумайте ещё разок, мистер Оборотень. — Бальведа подняла брови. — «ОО» разрешают всякие мысли. И это как раз то, что некоторые люди считают в них таким устрашающим.
Хорза, казалось, понял, что имеет в виду женщина. «Особые Обстоятельства» всегда были моральным оружием Секции Контактов, острым клинком дипломатии вмешательства Культуры, элитой среди элиты в обществе, чувствующем отвращение ко всякому элитарному мышлению. Даже до войны внешний вид и имидж этого особого отдела внутри Культуры были весьма сомнительными. Их окутывало что-то романтическое, но опасное, аура извращённой сексуальности — другого слова для этого не подберёшь, — навевающая мысли о грабежах, совращении и даже насилии.
И ещё они позволяли предполагать вокруг себя атмосферу таинственного притворства (и это в обществе, буквально поклоняющемся открытости), безрадостные постыдные дела и моральную относительность (в обществе, придерживающемся абсолютных понятий: жизнь/хорошо; смерть/плохо; удовольствия/хорошо; боль/плохо). Это действовало одновременно притягивающе и отталкивающе, но в любом случае волнующе. Никакая другая часть Культуры не показывала лучше, что собой представляет общество как целое, и не использовала воинственные основы веры Культуры. И всё же ни одна другая её часть не овеществляла наихудшим образом повседневный характер Культуры.
Во время войны «Контакт» стал армией Культуры, а «Особые Обстоятельства» её разведывательными и тайными службами (эвфемизм стал лишь ненамного прозрачнее, вот и все). И в ходе войны позиция «Особых Обстоятельств» изменилась к худшему. Особый отдел стал резервуаром для чувства вины, которым страдали люди Культуры, потому что они вообще изъявили готовность вступить в войну. Чувства пугающего, как неизбежное зло, оскорбительного, как безрадостный моральный компромисс, и стесняющего, как нечто такое, о чём люди думают очень неохотно.
И «ОО» действительно пытались думать за всех, а ОО-мозги считались ещё циничнее, аморальнее и коварнее, чем те, из которых состоял «Контакт»; машины без иллюзий, считавшие своей гордостью думать обо всём возможном до самого последнего предела. Поэтому уже заранее было безнадёжно предсказано, что именно так и случится. Особый отдел станет парией, козлом отпущения, а его слава — той самой железой, что должна впрыснуть яд в совесть Культуры. Но Хорза сказал себе, что знание всего этого совсем не облегчает жизнь таким, как Бальведа. Люди Культуры страдали, если их кто-то не любил, и ещё больше, если это были их сограждане. Задача этой женщины была достаточно трудной и без этого дополнительного бремени — знания, что
— Так и быть, Бальведа… — Он потянулся, расправил затёкшие в скафандре плечи и провёл пальцами по редким пожелтевшим седым волосам. — Время научит.
Бальведа безрадостно улыбнулась.
— Никогда не будет сказано правдивое слово.
— В любом случае спасибо, — сказал он.
— За что?
— Вы укрепили мою веру в исход этой войны.
— Ах, уходите, Хорза! — Бальведа вздохнула и опустила глаза.
Хорзе захотелось коснуться её, потрепать её короткие чёрные волосы или ущипнуть за бледную щеку, но он подумал, что это ещё больше выведет её из себя. Слишком хорошо ему была знакома горечь поражения, чтобы ещё больше ухудшать опыт знакомства с ней тому, кто до конца оставался честным и достойным противником. Поэтому он подошёл к двери и после нескольких слов с охранником был выпущен.
— А-а, Бора Хорза, — сказал Ксоралундра, когда Оборотень вышел из камеры. Кверл только что спустился с мостика. Охранник у двери заметно подтянулся и смахнул с карабина воображаемую пыль. — Как поживает наш гость?
— Она не очень счастлива. Мы обменялись оправданиями, и, кажется, я выиграл по очкам. — Хорза ухмыльнулся. Ксоралундра остановился рядом с человеком и посмотрел на него с высоты своего роста.
— Хм. Ну, если вы не хотите праздновать свою победу в вакууме, то в следующий раз, когда вы покинете мою кабину, пока мы находимся в боевой готовности, предлагаю помнить о вашем…
Следующего слова Хорза уже не слышал. Взвыла корабельная сирена.
Идиранский сигнал тревоги — на военном корабле или где-либо ещё — состоит из звуков, похожих на серию очень резких взрывов. Это усиленная версия идиранских ударов в грудь, сигнала, которым идиране пользовались многие сотни тысяч лет назад, пока не стали цивилизованными, чтобы предупреждать других в своей стае или клане. Он производился грудной хлопушкой, третьей искривлённой рукой идиран.
Хорза зажал ладонями уши, пытаясь перекрыть ужасный шум. Он чувствовал ударные волны на своей груди, проникающие сквозь незастёгнутые рукава и воротник скафандра. Такое чувство, будто его подняли и прижали к переборке. Только теперь он заметил, что закрыл глаза. Несколько секунд казалось, что его вовсе не спасли, что он не покидал стен камеры-клоаки и что настал миг его смерти, а всё остальное было лишь странным и удивительно живым сном. Хорза открыл глаза и уставился в роговую морду яростно трясущего его кверла Ксоралундры; в это мгновение корабельная тревога смолкла и стих интенсивный до боли вой, и кверл громко сказал прямо в лицо Хорзы:
— ШЛЕМ!
— О дьявол! — сказал Хорза.
Он упал на палубу, как только Ксоралундра отпустил его. Кверл быстро повернулся, схватил и поднял в воздух меджеля, намеревавшегося пробежать мимо.
— Ты! — зарычал Ксоралундра. — Я отец-разведчик, кверл флота! — крикнул он меджелю в лицо, тряся шестиногое существо за грудки. — Ты немедленно пойдёшь в мою кабину и принесёшь маленький шлем скафандра, который лежит перевёрнутым у аварийного палубного шлюза. Как можно скорее. Этот приказ главнее всех и не может быть отменён. Отправляйся! — И он швырнул меджеля в нужном направлении. Тот приземлился уже на бегу.