Встреча на деревенской улице
Шрифт:
Так и жили.
Здоровались через забор. Иногда словом-другим перекинутся, но и то редко. Александру было всегда некогда. Михаил же не очень-то уважал соседа, так что к разговорам с ним не был расположен. И жены их — Ирина и Ксения — не дружили. Ксения, как и ее сосед, была всегда занята по дому, на работе, с детьми, так что ей было не до болтовни. Но Михаил и Ирина любили перекинуться словцом, и всегда это сопровождалось игривыми улыбочками, шутливыми намеками, довольно ясной недоговоренностью, и однажды кончилось тем, к чему, собственно, с самого
Это было в праздник, под вечер.
Михаил Листов только что вернулся из гостей. Настроение у него было самое благодушное и игривое. От нечего делать вышел во двор и тут увидал Ирину, в ее дворе. Подошел к забору.
— Здорово, соседка! С праздником.
— И тебя, сосед, с праздником!
— Как живешь?
— Все так же.
— Худо твое дело.
— Так уж устроено. — Ирина глядела на него с мягкой улыбкой, время от времени проходя взглядом по всему его лицу, как по ветровому стеклу смывалкой.
— И поправить нельзя? — Михаил глядел на нее в упор. Теперь, в подпитии, она казалась ему особенно привлекательной. Хотелось взять ее голову в ладони и не выпускать, целовать, гладить. — Поди сюда... — глухо сказал он.
— Зачем? — так же глуховато спросила и Ирина, но приблизилась.
— Дай-ка ухо, что скажу...
Она повернула к нему ухо. Оно было маленькое и белое. «Как пельмешка», — отметил Михаил и горячим шепотом спросил, хотя за минуту до этого и не думал спрашивать:
— Где Санька-то?
— Халтурит на шестьдесят восьмом.
— Во, дурень, и в праздник неймется. А моей тоже нет. В магазин умотала... Слышь, Ирина, — он схватил ее за руку, оглянулся — никого не было, — я к тебе сейчас...
— Да ты что!
Но он уже не слушал ее. Набросив на плечи пиджак, метнулся через двор в сад и оттуда махнул на зады к Парамоновым.
Ирины у забора не было. Но он тут же догадался, что она в доме, и пробежал туда.
Они встретились так, словно давно ждали этой минуты. И ни смущения, ни раскаяния не было ни у Ирины, ни у Михаила. Больше того, им было даже немного смешно, что вот они вместе, а ни Санька — дурной чалдон, ни Ксения — раба божия ничего не знают. И тем неожиданнее для них было появление Ксении.
Она пришла из магазина в ту минуту, когда Михаил вбегал в дом Ирины. Она бы и не подумала ничего плохого, если бы он просто вошел, но он воровато вбежал, и это ее насторожило. И она пошла за ним. И тем неожиданнее для них было ее появление.
Она увидала смятую постель, валявшийся на кушетке пиджак Михаила, растерянное его лицо, перепуганное у Ирины и все поняла.
Были крик, плач, ругань, драка.
Узнал об этом и Александр, и словно колом по рукам ему ударили — с этого дня пропал весь интерес к работе. Ксения часто плакала, стала плохо спать, начала прихварывать. Михаил, встречаясь с Ириной, опускал голову, будто не видел ее. Она же, еще издали заметив его, отворачивалась, всем своим видом показывая, что он не интересует ее. Но ничто уже наладить жизнь не могло.
Все реже по вечерам горели
1976
ПРАЗДНИК
Вечером к Алевтине Николаевне прибежал соседский мальчишка. Нетерпеливо оглядываясь на игравших ребят, сообщил:
— Мамка велела сказать, что ваша Надька валяется пьяная в канаве у пекарни, — выпалив это, тут же убежал.
Алевтина Николаевна, грузная, когда-то энергичная, а теперь оплывшая старуха, тут же заторопилась к дороге, беззвучно шевеля губами, но вскоре задохнулась и пошла медленно, тяжело, как бы кланяясь на каждом шагу.
Пекарня находилась не так уж и далеко от ее дома, но дорога шла на подъем, и Алевтина Николаевна все чаще останавливалась, чтобы передохнуть.
Мимо нее проносились автобусы и грузовые машины. Трещали мопеды и мотоциклы. И позади вдруг застучала телега. Алевтина Николаевна словно очнулась от ее стука, замахала рукой, чтобы возница остановился. Она знала его. Это был старый, как и его лошадь, с маленькими, но еще живыми глазами человек. Он возил к продуктовому ларю то хлеб, то лимонад, то какую другую продукцию.
— Степан Васильич, — прерывисто заговорила Алевтина Николаевна и отерла рукавом со лба пот, — подвези меня... тут недалеко... до пекарни...
— А чего, садись. Жалко, что ли... По каким таким делам спешишь?
Алевтина Николаевна рассказала.
— Худо, — осуждающе покачал головой Степан Васильич. — Когда мужик пьет — беда, а когда баба — совсем пропадай. А ты чего ж позволяешь?
— Не слушает.
— Худо. А все потому, что бабу к мужику приравняли. К тому же грех отменен, вот так оно идет и катится. Докудова — неизвестно. — Он дернул вожжами и свернул к пекарне.
Там в канаве, лицом в землю, лежала Надька, дочь Алевтины Николаевны. Одна нога ее была поджата к животу, другая, заголенная до коротких трусов, бесстыдно белела. Алевтина Николаевна первым делом одернула платье. Потом, кряхтя и задыхаясь, вместе со стариком потащила ее волоком к телеге, там стали подымать ее, но справиться не могли, и тогда Алевтина Николаевна позвала двух проходивших мимо бородатых молодых парней в шортах и в черных очках. Они покосились и прошагали мимо. Только один из них посмотрел на старуху и повертел у своего виска пальцем.
Помогли работницы с пекарни. Жалея Надьку, быстро погрузили ее на телегу и, толкуя о чем-то своем, направились к складу.
Степан Васильевич не очень-то был доволен, что пришлось везти такую поклажу, но пожалел старуху и, приговаривая: «Пять грехов скинет», погнал лошадь под гору.
Немало пришлось им повозиться, пока Надьку втащили через калитку во двор и вволокли в дом. На кровать не подымали. Так и оставили лежать на полу, только мать сунула ей под голову подушку да прикрыла одеялом, чтоб не простыла, а уж под нее положить чего-нибудь не хватило силы.