Встречайся со мной, Брайсон Келлер
Шрифт:
– Да.
Две буквы, которые изменят все. Теперь обратного пути нет. Странно, но я не чувствую той дикой паники, которую ожидал, когда представлял себе подобную ситуацию. Может, я просто оцепенел и так мой мозг готовится к осуждению, которое определенно последует, ведь если мой бывший лучший друг не смог меня принять, то с чего Брайсону Келлеру это делать?
– Круто.
Одно слово, и я облегченно выдыхаю. Но, несмотря на это, невольно продолжаю искать знаки, которые помнит мое сердце. Брайсон стоит рядом с вешалкой для костюмов. Он бросил дела,
Я жду, пока он превратит слово «гей» в обвинение, в ругательство. Я жду, пока он перестанет видеть во мне Кая и начнет смотреть на меня лишь как на гея. Я жду всего этого, напоминая себе, что не выбирал быть геем. Если бы можно было выбирать, вряд ли бы тогда столькие из нас предпочли, чтобы от них шарахались и перешептывались у них за спиной.
Все это так несправедливо: если ты, как говорится, не такой, как все, то должен встать и сказать об этом. Что делает других нормальными? Кто это решает?
Кто бы это ни был, пусть отвалит.
– Я так понимаю, никто больше не знает. – Брайсон облокачивается на вешалку. Он все еще смотрит на меня так, что мне кажется, будто я самый важный человек в этой комнате. Это не вопрос, но я все равно отвечаю.
– Ага. Вообще-то, ты первый в академии, кто узнал об этом. – Я отвожу взгляд в сторону.
– Правда? Ух ты. Я странным образом польщен, – говорит он. – Значит, даже Донни не знает? Или Приянка?
– Не-а. Ни одна душа. – Я в недоумении качаю головой. Я не планировал сегодня признаваться в своей ориентации.
– В чем дело? – спрашивает Брайсон.
– Ни в чем. Просто это… странно. – Я говорю своим лучшим театральным голосом: – Открытие души должно сопровождаться большим великолепием, не так ли?
Губы Брайсона трогает улыбка.
– Не могу ничего сказать на этот счет, но поступок смелый. – Он ставит на пол коробку и отряхивает руки. – Прости, что посмеялся. – Брайсон кусает нижнюю губу. – Я смеялся не над тем, что ты гей. Думаю, ты просто меня напугал, пригласив на свидание.
– Уверен, были и другие, кто подумывал об этом. – Я вспоминаю разговор Донни и Прии об Эрике. – Думаю, я просто их опередил.
– Что заставило тебя сделать это?
– Ты поверишь мне, если я скажу, что сам не знаю? Все получилось спонтанно. А когда ты засмеялся, я понял, что не хочу, чтобы ты думал, будто это шутка. Но, полагаю, я уже израсходовал всю свою смелость. Может, на несколько жизней вперед. – Я поворачиваюсь к нему. – Так что не рассказывай никому обо мне.
– Не буду, – обещает Брайсон. И что-то в его взгляде заставляет меня поверить. – Расскажешь всем, когда будешь готов. Это будет наш секрет.
– Это? – Похоже, что он говорит не только об этой беседе.
– Наши отношения на этой неделе. – Между нами виснет молчание, и Брайсон спешит его заполнить: – Я имею в виду, если ты захочешь встречаться со мной следующие пять дней. – Он трет затылок. – Решать тебе.
– Ты правда будешь встречаться со мной? Ты так спокойно говоришь о том… что мы будем «встречаться» целую неделю. Два парня.
– Когда ты меня только пригласил, я правда подумал, что ты шутишь, но когда ты сказал, что это не так, я был шокирован. Парень никогда не приглашал меня на свидание. И полагаю, в правилах об этом ничего не сказано. – Брайсон занимает руки, начиная распутывать гирлянды. Они были импровизированными звездами, которыми любовалась наша Офелия, пока читала любовное письмо от Гамлета.
– Ты был там, когда мы заключили пари, – говорит Брайсон. – Все предположили, что оно распространяется на девчонок. А сказано было просто: «первый человек, который меня пригласит». Я размышлял о причине, по которой нам нельзя было бы встречаться. И эта причина какая-то дерьмовая. Ты пригласил меня, и я говорю «да», как и обещал. Таково пари. Я… я правда верю, что любовь есть любовь. И если я в это верю, то должен согласиться… понимаешь? – Он прекращает работу и смотрит на меня. – Разумеется, решать тебе. Дай знать, что надумаешь.
– А что, если Шэннон тебя пригласит? Она настроена очень… решительно.
– Ты тоже это заметил? – спрашивает Брайсон, и я киваю. – Что ж, я скажу ей, что кое-кто ее опередил. – Брайсон пожимает плечами. – Это справедливо. Таковы правила игры.
Я помню, как Прия однажды сказала, что Брайсон отказался от места в стартовом составе команды, которое ему предложили вернуть после травмы. Он порвал связки, а его замена хорошо справлялась, поэтому он настоял, что посидит на скамье запасных несколько игр, пока честно на тренировках не заработает свое место обратно. Именно поэтому его единогласно выбрали капитаном в этом году. Брайсон определенно верит в справедливость.
– Спасибо, – искренне говорю я.
Сама мысль о том, что Брайсон будет встречаться со мной следующие пять дней, похожа на какую-то сумасшедшую фантазию. Уму непостижимо, что самый популярный парень в академии Фэйрвейл согласился на это – даже если наши отношения ненастоящие. Такое обычно не случается с парнями вроде меня.
Мы работаем в тишине. Мой мозг кипит, пока я перебираю коллекцию масок ручной работы из маскарадной сцены в нашей трактовке «Гамлета». Я нахожу маску шута, которую сделал сам.
Весьма поэтично, что я держу все эти маски в руках тогда, когда впервые снял собственную. Она плотно сидела на моем лице с тех самых пор, как я осознал, что мне нравятся мальчики. Мне было тринадцать, и я был влюблен в Колби Мэттьюса, президента нашего класса.
Все произошло неожиданно. Однажды я поймал себя на мысли, что пялюсь на него. Мне нравилось, как он морщил нос, чтобы поправить очки. Когда он улыбался мне, мое сердце билось чаще. А когда мы разговаривали, я весь потел и краснел. Тогда я и понял, что гей. Я помню, как расстроился от этого осознания, потому что прошло уже три года с того момента, как общество научило меня, что быть геем ненормально.