Встречи на ветру
Шрифт:
Должно было пройти почти два месяца, чтобы я перестала чувствовать себя первоклашкой в выпускном классе.
Толик «ходит» в ясли, то есть его отвозит Антонина. Сама она поселилась-таки у кубинца, и вся отдалась обхаживанию его и его ребенка. Мигель мне понравился. Говорит почти без акцента. Хорошо знает русскую классическую литературу, красиво поет свои песни и играет на гитаре. С новым жильем дело затянулось. От однокомнатной я отказалась в надежде на то, что дадут большую. А с предоставлением двухкомнатной квартиры вышла задержка. Дом, в котором обком имел долю и куда
В начале ноября, а точнее за три дня до праздников, во вторник, четвертого ноября, после короткого совещания у заведующего отделом, когда все разошлись и Николай Михайлович выдал мне пригласительный билет на гостевую трибуну на Дворцовую площадь, он объявил, что в общем отделе лежит смотровой ордер на квартиру.
– Поезжайте немедля, – разрешил добрый начальник и даже разрешил вызвать машину из гаража обкома.
К слову. Будучи председателем обкома профсоюза, я имела персональную машину с водителем. Тут, в должности заместителя заведующего отделом горкома, такого мне не полагалось. Я могла вызвать автомобиль только для служебных поездок в течение рабочего дня. А какие могут быть поездки у такого, как я ныне, кабинетного работника?
Поездка на Черную речку, осмотр квартиры, что освободил, наконец-то работник обкома, заняли у меня три часа.
Осматривая квартиру в доме постройки середины шестидесятых годов, я поражалась тому, как можно за десять лет загадить жилище. А ведь тут жили не люмпены. Обитали в ней вполне приличные люди. Но, как говорится, дареному коню в зубы не смотрят, и я, вернувшись в Смольный, дала согласие на заселение.
Стоя на трибуне рядом Народным артистом с одной стороны и Героем Социалистического Труда с другой, наблюдая прохождение войск, под моросящим дождем, я мечтала выпить горячего чаю, а потом и сто граммов водки, съесть большой бутерброд с колбасой, что нам выдали в праздничном наборе, и завалиться в постель.
– Красиво идут, – сказал хорошо поставленным голосом Народный артист. – Вы не знаете, им после парада сто наркомовских наливают?
Так как в этот момент Герой труда был занят беседой с женщиной, что стояла позади, я этот вопрос приняла на свой счет.
– Я бы налила, и сама бы выпила.
– Полностью с Вами согласен. Вы коньяк пьете?
– Вообще-то, я предпочитаю водку, но в моем положении глупо капризничать.
– Это справедливо. Предлагаю, пока не началась демонстрация, пройти за трибуну.
Не мы одни приняли такое же решение.
В небольшом отдалении я заметила своего начальника в окружении коллег. Все мы люди.
– За нас, – произнес Народный артист и артистически влил коньяк себе в рот.
– За нас, за девушек? – не упустила я возможности съязвить.
– В какой труппе изволите лицедействовать? Из молодых? Из провинции? – посыпались вопросы. – Что-то я
– Последний раз выступала, стоя на табурете в городе Мариуполь в 1961 году.
– О! – артист и тут артист. – У Вас большой опыт. Но у меня стаж побольше.
– Вы шутник.
– Так говорит и моя жена.
Мы выпили ещё.
– Она говорит, что я и женился в шутку. Пошутили мы с ней, и в результате двое детей.
Я бы и дальше слушала Народного артиста, но меня заметил Николай Михайлович Потапов, и я поспешила вернуться на трибуну. Глашатай в это время провозглашал здравицу: «Да здравствует наша молодежь!»
– Это не о нас, – мрачно сказал артист. – Я, пожалуй, уйду. Что-то голова разболелась.
– А Вас не выпустят за ограждение до окончания демонстрации.
– Выпустят, если Вы мне подыграете.
– Как это?
– Мизансцена такая: Вы медсестра, я человек, которому стало плохо. Вы сопровождаете меня. Ясно?
– Вы артист. Вам легко, а как я буду выглядеть?
– Вам и делать ничего не надо. Я все сам изображу. Зря, что ли, мне Народного артиста дали?
Прав Народный артист: зазря это звание у нас не дадут. Молодцы и милиционеры, что были поставлены, чтобы не впущать и не выпущать, поверили, что Народному артисту стало очень плохо и что я медсестра – откуда только я взялась, – и выпустили нас за оцепление. Мы вышли на Дворцовую набережную в том месте, где служебные черные «волги» стояли шеренгой в ожидании своих пассажиров.
Держу под руку артиста, идем мимо машин, и тут черт меня дернул:
– Вам, товарищ артист, куда надо?
– Мне, милое создание, надо сейчас в ресторан при Доме Актера. Мои запасы исчерпаны.
– Стойте тут и продолжайте изображать больного.
– А Вы куда?
– Стойте, я сказала. – Он остановился.
Подхожу к одной из «волг».
– Товарищ водитель, Народному артисту – видите, он стоит у стены – стало плохо с сердцем. Я его личная медсестра. Если я не сделаю ему укол через тридцать минут, он умрет.
– Чего от меня тебе надо? – Это «тебе» я ему прощаю.
– Надо, чтобы Вы отвезли нас туда, куда мне надо.
– С ума сошла. Ты знаешь, кого я вожу?
– Знаю, – вру я. – Но до конца демонстрации много времени, а на вашей машине мы обернемся быстро.
– Не могу, – так он говорит, но вижу: он колеблется. Народный артист так не играл даже на сцене.
– Умрет тут, и что мы с Вами будем делать? – верный прием: приобщить человека к своим проблемам.
– Тащи его.
– Если вы в машине неожиданно выздоровеете, я сама вас придушу.
– Вы настоящая актриса. Обязательно похлопочу за вас у нашего мэтра.
До дома № 86 на Невском проспекте машина с номерами обкома партии довезла нас за десять минут, и все эти десять минут мой подопечный играл больного.
В ресторан я с ним не пошла, и не потому что постеснялась: меня дома ждала Антонина с Мигелем и мой Толик.
Дома меня не ждали так быстро. Мало того, что я раньше времени ушла с трибуны, до дома меня довез все тот же водитель черной «волги», персональной машины одного из секретарей обкома КПСС.