Вторая война шиноби: Страна Рек
Шрифт:
— Что это значит? — прищурилась Цунаде, узнав на белой холщовой ткани красный крест — отличительный знак ирьенинов.
— Поздравляю, — вздохнула Бивако, — за медицинские заслуги твоего деда, тебя решили принять в наши ряды без каких-либо экзаменов.
— Это же немыслимо! — возмутилась Цунаде.
— Так решил Хокаге, — ответила Бивако, пожав плечами. — Надеюсь, рано или поздно ты поймешь, что дело ирьенина — это одно из самых достойных занятий шиноби. И ты хорошо вспомнишь мои слова, когда зеленая чакра поможет спасти тебе
Цунаде выхватила повязку, сунула ее в карман жилета и выскочила из палатки на улицу. Лицо горело от злости и возмущения, но, когда она вдохнула чистый свежий воздух, полегчало. А когда учуяла аромат ужина, разносящийся по полевому штабу Конохи, то настроение немного поднялось.
Штаб Конохи в стране Рек был местом весьма впечатляющим. Целый городок из просторных и высоких брезентовых палаток раскинулся посреди широколиственного леса. Здесь было все для хорошей жизни: полевая кухня, учебные палатки, медсанчасть, иногда развлечения какие-то устраивали. Даже имелось несколько сколоченных на скорую руку зданий, где сидело руководство. Но Цунаде больше всего нравилось проводить время у большого костра, особенно вечером, когда к ней присоединялся Джирайя. И сейчас он сидел там же, по привычке с расстегнутым жилетом, и, заметив ее, широко улыбнулся.
— Я тебе тоже взял! — крикнул он, подзывая ее миской с рисом и рыбным бульоном.
— Спасибо. — Она плюхнулась рядом в траву, забрала из его рук еду и металлические палочки.
— Надеюсь, еще не остыло. Хочешь, могу подогреть на костре?
— Не беспокойся, все хорошо, — ответила Цунаде, отпив теплого бульона.
— И вот еще, — Джирайя отломил огромный кусок от своей лепешки, — держи, а то хоть и кормят хорошо, но ты что-то исхудала в последнее время.
— Я уже и забыла, каким ты можешь быть заботливым, — улыбнулась Цунаде, забрав лепешку.
Его тарелка была уже пуста, и он, по обыкновению, стал рассказывать о том, что сегодня видел и слышал. Хотя в штабе у него было не так много дел, он все равно находил на свою голову приключения: сбегал из лагеря и гулял по окрестностям; почти каждый день получал от кухарки за то, что воровал у нее лепешки; лез во все дела, где его не просили, а где просили — отлынивал; а ночью и вовсе проникал в кабинет капитанов и высыпался на их мягком диване. И сейчас Джирайя особо громко возмущался, что какой-то молодой капитан ранним утром поймал его и в наказание поставил на внеочередное дежурство.
— А я ему говорю: да ты же немногим старше моего. Пойми, в палатках койки твердые. А он мне, гад такой, и заявляет: нет, не положено…
Цунаде кивала, доедала палочками рис и закусывала мягкой лепешкой, припоминая, что такого хорошего общения у них никогда не было. И она никак не могла понять, в чем же было дело? Думала, что, может быть, их сплотило то, что им вдвоем прилетело хуже некуда. То ли оттого, что Орочимару на них страшно обиделся и у них появился новый повод про него посплетничать. То ли за долгое отсутствие Джирайи они друг по другу соскучились. Но в любом случае им как никогда нравилось разговаривать. Особенно Цунаде любила слушать о его далеких странствиях, как сейчас.
— Повезло тебе, Джирайя. Честно,
— А чего завидовать? Давай вместе в путешествие отправимся, хоть сейчас. К черту это проклятое восстание. К черту этих зазнавшихся капитанов. Только ты, я, — он поднял руку и медленно обвел ладонью округу, — и бескрайние просторы этого прекрасного мира.
— Да я бы с радостью. Но кто меня отпустит? Сам знаешь, после смерти Наваки…
— Ну да, — тяжело вздохнул он. — Знаешь, есть у меня одна очень красивая история. Хочешь, я тебе ее расскажу?
Цунаде знала, что Джирайя пытался отвлечь ее от мыслей о брате, и у него это очень хорошо получалось. Очередная история про лазурный океан настолько ее увлекла, что она и не заметила, как прошел закат, как пронеслись сумерки и наступила ночь. Даже не заметила, что он подсел к ней поближе и почти шепотом говорил слова, которые принадлежали только ей.
— И говорят, что те далекие острова сотворила богиня, горюющая о своем возлюбленном, которого не смогла спасти, — заканчивал Джирайя. — А ее слезы под холодным дождем застыли и превратились в самые настоящие изумруды, так и появились те диковинные горы посреди океана…
— Да быть такого не может, — возмутилась Цунаде.
— С чего бы мне врать тебе, принцесса? Все как есть, так и говорю. — Он замолчал, а затем хлопнул по колену. — Ну, хватит развлечений! Рассказывай, к экзамену-то готова? Вон, все твои подружки-ирьенины даже за ужином свои записульки и учебники из рук не выпускали. А где твои?
— Ой, — отмахнулась Цунаде, — где-то валяются.
— Как же безответственно, — ухмыльнулся Джирайя, покачав головой.
— Кто бы говорил, — съехидничала она. — Не тебе ли попало за то, что ты поддержал мою идею пойти на базу повстанцев?
— Поддержал, — согласился Джирайя. — Но где был Орочимару? Почему он нас не остановил? И вообще, это нечестно, что нас только двоих наказали. Он виноват не меньше! Но что-то я не вижу, чтобы с него звание джонина снимали, как с меня. Всего лишь ходит по штабу, и делает вид, что пострадал больше нашего.
— И не говори, — оживилась Цунаде. — Лучше бы его отправили учиться на ирьенина. Ты видел, какая у него нежная кожа на ладонях? Как раз для зеленой чакры самое то, — она вздохнула. — Учитель всегда к нему был более благосклонен.
— Всегда, — закивал Джирайя и оглядел округу.
Цунаде последовала его примеру и заметила, что у костра почти никого не осталось.
— Будешь? — Он показал из-за разворота жилета пузатую бутылку из темного стекла.
— А крепкое?
— Нет, что ты, совсем нет.
Цунаде взяла из его рук бутылку и сделала глоток — горло сильно обожгло. Настойка оказалась не только терпкой, но и гадкой на вкус, видимо, варили ее в одной из деревень неподалеку от штаба, куда Джирайя часто сбегал. Но она подумала, что так даже лучше будет. Чем быстрее напьется, тем скорее неприятные мысли по поводу повязки покинут ее голову.