Вторая жизнь Арсения Коренева книга четвёртая

Марченко Геннадий Борисович

— Готов, Ваше Высокопреподобие. А то, может, чайку сначала?

— Давай уж чай потом. Что с меня потребно?

— Да ничего особенного. Закрывайте глаза, вам так наверняка будет удобнее. Когда почувствуете исходящее от моей ладони тепло – не обращайте внимания, так и должно быть.

Я надел халат, сунул в карман иконку с архангелом Рафаилом, и приступил к работе. Начал с правого глаза. На то, чтобы не только вернуть хрусталику былую прозрачность, но и подправить мышцы вокруг него, ушло всего-то минут

десять, и чуть ли не минимум энергии.

— Можете открыть глаз, — сказал я, закончив.

Архимандрит Иероним осторожного поднял веко, и я сразу увидел, что зрачок чистый. Пациент пару раз сморгнул, глядя на меня снизу вверх, и не только этот глаз, но и левый, ещё незрячий, вдруг увлажнились.

— Вот уж не чаял, что прозрею, — прошептал наставник лавры, осеняя себя крестным знамением. — Не иначе и впрямь промысел божий, а ты, Арсений – наделён даром небесным, дабы врачевать от имени Бога.

— Тут я с вами, пожалуй что, соглашусь, — улыбнулся я. — Давайте и второй глаз подлечим. Потерпите ещё столько же, Ваше Высокопреподобие?

— Да и больше готов терпеть, — слабо улыбнулся он, стирая носовым платком выступившие на глазах слёзы. — Можно, кстати, обойтись без официальных обращений, просто отец Иероним.

Когда и с левым глазом было покончено, пребывавший в лёгком шоке архимандрит заявил, что видит сейчас так чётко, как не видел со времён забытой юности. И снова его повело в слёзы. В этом я не видел ничего зазорного, не каждый бы на его месте удержался от такого выражения счастья.

— Чудо, Ваше Высокопреподобие, истинное чудо! — воскликнул Лука, лицо которого только что не сияло

— Господь осенил тебя своей дланью, сын мой! — размашисто перекрестил меня Иероним.

— Всего лишь древние восточные методики, — скромно улыбнулся я. — А теперь можно и чайку. Надеюсь, не откажетесь составить мне компанию?

— Отчего же, можно и чайку, верно, Лука?

— Пожалуй что, — кивнул тот, посмотрев на часы. — Если минут через тридцать выедем, то до лавры может и до полуночи доберёмся.

Оба уже выглядели не столько потрясёнными, как ещё минуту назад. Видно, чудеса для них более привычны, нежели не для воцерквлённого человека.

— Какой чай предпочитаете? — спросил я. — Есть чёрный, есть зелёный, есть лимон, мёд и варенье…

На чёрный чай согласились оба, ну и я третий. Причём архимандрит и от лимона не отказался, и от мёда. Правда, когда я предложил бутерброд с колбасой и сыром – отказался, как и его спутник – сослались на пост. Обошлись постными печеньями «Мария», которые и годы спустя выпускались в моём будущем, правда, советские были почему-то на порядок вкуснее. За чаепитием

— Давно ли дар в себе такой обнаружил, Арсений? — поинтересовался архимандрит, откусывая печеньку/галету вполне ещё крепкими зубами.

— Обнаружил, когда начал изучать

эту методику под руководством человека, что в детстве и юности жил в Китае, и там научился у местного мастера иглоукалыванию и управлению внутренней энергией, которую китайцы называют «ци», — немного приврал я. — Без ложной скромности скажу, что у меня к этому делу обнаружился настоящий талант, и это тот самый случай, когда ученик превзошёл ученика. Однако, будучи человеком православным, своим святым я избрал архангела Рафаила как покровителя врачевателей.

— Вот как… А почему не святого Пантелеймона?

— Да вот как-то так получилось, — уклончиво ответил я. — Тем более, когда стоял перед иконой Рафаила в Троицком соборе вашей лавры, ощутил словно бы исходящую на меня благодать.

Не рассказывать же о том, что мне пришлось пережить после смерти. И что Рафаил (во всяком случае в моих глазах) выглядел отнюдь не как с иконы. Во всяком случае, с благодатью не приврал.

— Понятно, — крякнул архимандрит. — А ты что же, сын мой, крещён?

Я повторил то же, что когда-то сказал Владыке Мелхиседеку, ещё и присочинив деталей:

— В детстве бабушка крестила, но крестик не ношу. Даже уже и не помню, где он, наверное, в Пензе где-то лежит, на старой квартире.

— Почему не носишь?

— Комсомолец как-никак, — вздохнул я, — может аукнуться.

— Не дело это – стесняться того, что Господь твой покровитель. Но в светской жизни, согласен, это может принести неприятности.

— Да уж, — согласился я, —церемониться не станут, мигом на собрание вызовут и выпрут из комсомольцев.

— Так ты ещё в комсомоле, сын мой? Сколько же тебе лет?

— Двадцать шесть недавно исполнилось. А в комсомоле можно состоять до двадцати восьми.

— А после?

— А после ты беспартийный или кандидат в члены партии, и если за последующие два года ты усердно выполнял все партийные поручения, то на собрании первичной парторганизации выносится решение о приёме тебя в члены КПСС. Или не приёме, если ты был не настолько усерден.

С чаепитием мы закончили ближе к десяти. На прощание архимандрит вручил мне нательный серебряный крестик.

— Освящён в нашей лавре мною лично. Захватил на всякий случай. И шнурочек вот кожаный. Лука!

Тот кивнул, раскрыл портфель, который всё это время держал при себе, и извлёк из него явно старинную икону размером с солидных размеров фолиант.

— Архангел Рафаил, — сказал Иероним, вручая мне икону. — Будет защитником вашего дома.

Ну да, пусть пока съёмное жильё охраняет, подумал я, а потом и в нашу с Ритой новую квартиру захватим. Решил, что повешу икону в углу возле кона, будет своего рода «красный угол». Тем более что в это время была своего рода мода на иконы, так что никого это особо не удивит.