Второе дно
Шрифт:
— Родителям приходилось, — вздохнула я. — Мама рассказывала о колдуне из Кастл Вейна. Мне было тринадцать, когда его сожгли. Повезло, что в тот же год мы были вынуждены переехать к Мангроув-парку. Меня угораздило выбрать себе самого неудобного фамилиара из всех возможных, и рука не поднялась держать дикую птицу в клетке.
Альциона протяжно и крайне самодовольно свистнула, заложив круг над головой Тао. Ее в свое время переезд обрадовал чрезвычайно. Это не ей предстояло строить дом и спешно доучивать дочь, которой было суждено оставаться в Ньямаранге, пока не войдет в силу нерожденная еще
Что ж, по крайней мере, отца для нее я, кажется, уже встретила. Тао, взмыленный и перемазанный в грязи, отчего-то выглядел куда интереснее, чем в привычном образе идеально вышколенного слуги из хорошего дома, и я с трудом сдерживалась, чтобы не начать коситься на прилипшую к его телу рубашку.
А он старательно смотрел строго на альциону, ни разу не позволив себе повернуть голову в мою сторону. Уши у него по-прежнему горели, и лоск лучшего вайтонского воспитания, какое только могли дать сыну ньямарангской служанки, окружал его непроницаемым защитным коконом. Непробиваемо.
— Вы ей нравитесь. Альционе, — вздохнула я и умолкла, отвлеченная самым зловещим звуком из всех возможных.
— Чрезвычайно польщен, — пробормотал Тао и тоже прислушался.
Шумели волны. Лениво, неспешно — совсем близко. Пронзенные общим дурным предчувствием, мы с Тао переглянулись и, не сговариваясь, бросились на звук.
Мангры тянули беспокойные ветви и изогнутые ходульные корни, делая продвижение практически невозможным. Деревья первой линии рощи, защищающие более слабых и нежных сородичей от приливной волны, росли почти сплошной стеной — но я видела узкий проход в сплетениях растительности, достаточный, чтобы по нему пробралась хрупкая тонкокостная ньямарангка. Мне было несколько сложнее, а Тао вовсе прорывался следом, с треском обламывая ветви и проваливаясь в ил. Потому к моменту, когда передо мной наконец разомкнулись переплетения причудливо изогнутых стволов и корней, открывая взгляду бескрайний водный простор, камердинер отставал уже на добрый десяток шагов.
А в какой-то сотне метров впереди брела, безвольно свесив голову, тонкая фигурка в белом, будто светящаяся на фоне темного залива. Вода доходила ей до груди, и свободная шелковая комбинация пузырем вздувалась на спине с каждой волной и тотчас опадала, словно парус на неустойчивом ветру.
Ламаи шла прочь от берега, не оборачиваясь и даже не пытаясь выпрямиться. Там, где нормальный человек давно бы уже вытянул шею, спасая лицо от кусачей соленой воды, певица держала голову склоненной, словно ходила во сне.
Впрочем, в какой-то степени так оно и было.
— Ламаи! — закричала я, рванувшись вперед… и тут же взвизгнула, уйдя в воду по пояс и намочив полы пиджака.
На ноги тотчас намоталось что-то мягкое и гибкое, заставив вздрогнуть и с шумом шарахнуться назад, наткнувшись на Тао. Камердинер машинально схватил меня за плечи, не давая упасть. Его взгляд был прикован к темноволосой голове в сотне метров впереди. Гребешки волн уже разбивались о лицо Ламаи, но она по-прежнему не просыпалась — и равнодушно двигалась вперед, к глубине.
Мы не успевали вытащить ее. Никак.
— Зови альциону, — вдруг приказал Тао — таким ровным, уверенным голосом, что я сначала высвистела привычную мелодию, которую альциона
— Зачем?
Птица заложила залихватский вираж над Тао и — предательница! — преспокойно уселась ему на плечо. Камердинер даже не вздрогнул.
— Затем, что я не успею доплыть до Ламаи, если ее что-нибудь не задержит, — расчетливо сказал Тао, расстегивая на себе жилет. — Полагаю, птица, вцепившаяся в волосы, колдуна несколько отвлечет.
Альциона задумчиво присвистнула и, не дожидаясь, пока просьбу повторю я, спорхнула с плеча Тао. Он бросил скомканный жилет мне и, не сказав ни слова, красивым прыжком ушел под воду, всплыв только метрах в пяти от меня. Альциона уже кружила над певицей, хватая за волосы и безуспешно пытаясь заставить поднять голову, но Ламаи двигалась вперед рывками, как марионетка. Я смяла в пальцах плотную ткань жилета и прикусила губу, чувствуя, как счет к проклятому колдуну растет ежесекундно.
Ламаи оттолкнулась от дна и замерла. Теперь над волнами виднелся только темный затылок и очертания плеч. Белая комбинация траурным нарядом просвечивала сквозь темную толщу воды. Ламаи больше не двигалась, и прибой равнодушно качал безвольное тело. Альциона со скорбным плачем кружила над самой водой.
Тао двигался длинными мощными гребками, и я беспомощно зашептала какую-то бесполезную молитву, комкая в руках безнадежно испорченный жилет.
Море разволновалось. Усилившийся прибой погнал Ламаи к берегу. Тао поднырнул под накатывающиеся волны — а вынырнул уже с певицей на плече, заставив ее запрокинуть голову. Похлопал по щеке, отчаянно барахтаясь со своей ношей, но признаков жизни не добился и упрямо погреб к берегу, то и дело скрываясь под водой и шумно отфыркиваясь. Едва нащупав ногами дно, тут же поднялся, тяжело дыша и отплевываясь, и понес Ламаи ко мне, прижав к груди, как ребенка.
Только голова певицы по-прежнему была безвольно запрокинута. С длинной шелковой комбинации капала вода. Ламаи не дышала.
— Не успел, — тихо сказал Тао.
Я отбросила бесполезную жилетку и шагнула навстречу, не обращая внимая на путавшиеся в ногах водоросли. Ламаи еще была теплой, но пульса я не нащупала.
— Так, — мрачно сказала я. — Тао, мне нужно, чтобы ты на минутку забыл, что ты джентльмен.
Он нервно хохотнул. Видимо, тоже с трудом представлял себе, как оставаться джентльменом посреди мангрового болота, с трупом беременной женщины на руках, когда другая женщина, одетая исключительно в мужской пиджак, решительно просит забыть о воспитании.
— Она наглоталась воды. Но, если повезет, еще можно… — начала было я, но Тао уже и сам сообразил, что от него требуется.
Через минуту Ламаи уже извергла из себя какое-то чудовищное количество морской воды и, видимо, сочтя, что задолжала заливу еще и проценты, разревелась, цепляясь за рубашку Тао. Растерявшийся камердинер застыл истуканом, неловко похлопывая ее по спине, а певица все никак не могла успокоиться, всхлипывая, икая и давясь плачем.
Я не мешала, сосредоточенно осматривая содрогающуюся от рыданий фигурку. Шелковая комбинация намокла и липла к телу, не оставляя никакого простора фантазии, но в поисках я все равно не преуспела.