Второе пришествие
Шрифт:
Конечно, он с тех пор повзрослел, и та история уже не вызывает таких острых чувств. К тому же теперь он прекрасно знает, что не только христиане проявляли силу духа, таких примеров в истории не счесть. Но почему-то именно лионский эпизод особенно прочно засел в памяти. А ведь Варфоломееву ничем страшным не грозит, в самом худшем случае закроют институт. Будем преподавать в университете, как прежде. Такого известного ученого примут везде. А он перепугался аж так, что весь посерел. Если бы тем давним мученикам сообщили, что в наказание закроют какую-нибудь их лавку, они бы расхохотались. Да они бы последнее отдали за свою веру. Неужели мы так измельчали? Было
Он непременно должен поговорить об этом с Иисусом. Но сначала он отправится к Бурцеву. Им пора решительно объяснится. Ему не нравится, что Дмитрий за его спиной и без его согласия использует его имя по своему усмотрению, в своих политических целях. Этому надо положить конец.
Введенский отправился в клуб Бурцева вечером. Он не стал предупреждать друга о своем визите, будучи уверенным, что найдет его там. Он знал, что тот с некоторых пор проводит здесь все вечера.
Так оно и оказалось, Бурцев сидел за столом в клубе вместе со своими единомышленниками. Не без удивления Введенский увидел, что рядом с ним расположился Сергей Галаев. Насколько он помнил, между ним и Бурцевым была едва ли не вражда.
Появление Введенского нисколько не удивило Бурцева. Он, как показалось Марку, с насмешливой улыбкой наблюдал его приближение. Когда же тот подошел к столу громко приказал: "Стул, господину писателю".
Такой, несколько шутовской прием не слишком понравился Введенскому. Впрочем, посмотрев на стол, он все понял, рядом с его другом стояла почти пустая бутылка виски. Да и слишком сильный блеск глаз говорил о том, что Бурцев не совсем трезв. С чего он это так напился?
Кто-то поставил стул рядом с Бурцевым, и Введенский сел.
– Виски будешь?
– спросил Бурцев.
– Какие виски, я за рулем.
– Чтишь законы? Напрасно. В этой стране их нет.
– Правильно. И пока мы не свергнем тирана, их и не будет, - подал голос Сергей Галаев.
Общаться с полупьяным Галаевым Введенскому уж совсем не хотелось, и он позволил себе проигнорировать эту реплику. Зато ее активно поддержал Бурцев.
– Именно так и никак иначе. Пора кончать с этим режимом. Он слишком долго существует. Ты согласен, Маркуша?
Обычно Бурцев так называл Введенского в моменты особого расположения к нему. Но сейчас это произошло скорей всего под влиянием алкоголя. Впрочем, Введенского сейчас больше занимало совсем другое - как бы пообщаться с ним наедине. Высказывать свое недовольство его действиями при всех ему не хотелось.
– Дима, нам надо поговорить.
– Говори, у меня от друзей нет секретов.
Нет, так нет, раздраженно подумал Введенский. В последнее время Бурцев становится другим. И нельзя сказать, что он в восторге от этих перемен.
– Хорошо, буду говорить при всех. Я про твой манифест.
– Про него говоришь не только ты, про него говорит вся страна, - с гордостью произнес Бурцев.
На счет всей страны - это было небольшим преувеличением, но то, что он привлек к себе внимание - это было правда. О чем свидетельствовали отклики в Интернет. Перед поездкой сюда Введенский целый час изучал реакцию на писанину своего друга. И к своему огорчению обнаружил, что многие упоминали в своих комментариях в том числе и его, Введенского. Причем, часто, как соратника Бурцева, что ему совсем не нравилось.
– Но я хочу поговорить не о самом манифесте.
– А о чем же?
– удивился Бурцев.
– Ты самовольно используешь в нем мое имя.
– Тебе это не нравится?
– Представь себе, Дима, не нравится.
– В чем же дело?
– Грозятся закрыть институт.
– А он в штаны наделал, я так понимаю?
Введенскому не понравилось то, как отозвался Бурцев про его учителя, хотя по сути он был прав.
– Да, он сильно обеспокоен.
– Передай ему, что когда мы свергнем режим, его институту ничего не будет угрожать.
– Непременно передам. И когда это великое событие случится?
– насмешливо поинтересовался Введенский.
– Скоро, - пообещал внимательно слушавший разговор Галаев.
– Слушай его, он знает, - произнес Бурцев.
– У него слово и дело не расходятся.
– А вы крови не боитесь?
– спросил Введенский.
– Кто боится крови, должен дома сидеть, - ответил Галаев.
Введенский почувствовал злость, этот парень по-настоящему опасен. И очень плохо, что Дмитрий связался с таким субчиком. Но еще хуже, что Бурцев треплет без всякой надобности его имя. Ну, как же, он дал деньги на издание книги, и теперь до некоторой степени ощущает себя хозяином ее автора. Нет, дело так не пойдет, с этим следует решительно заканчивать.
– Дима, ты считаешь, что тебе нужно иметь дело с такими типами?
– спросил Введенский. Он даже не попытался приглушить голос, пусть слышат все, в том числе и Галаев.
Введенский увидел, как впервые за вечер лицо Бурцева посерьезнело. Он посмотрел на Введенского, затем вылил в свой стакан остатки виски и выпил.
– Ты думаешь, в таком деле мы обойдемся без крови. Когда по нам станут лупить из автоматов, я не считаю нужным погибать, словно кролик. Я намерен отстреливаться. И не только отстреливаться, а и переходить в атаку. И без Галаева и его ребят, это сделать не удастся. На это способны совсем немногие - идти вперед под автоматным огнем и видеть, как рядом погибают твои товарищи.
– Бурцев вдруг наклонился к Введенскому и взял его за отворот пиджака.
– Вот увидишь, то, что я тебе сейчас рассказывал, произойдет совсем скоро. И боюсь, даже раньше, чем ты думаешь. Ты понял меня?
Слова Бурцева испугали Введенского, он вдруг ясно представил себе эту картину: идут в атаку люди, и каждый их шаг вырывает из их рядов то одного, то несколько человек. Так все и будет, это похоже на пророчество. Бурцев никогда не выступал в роли пророка, но на этот раз она кажется ему удалась. Но что он, Введенский, может сделать в этих обстоятельствах? Он должен себя как-то защитить, уберечь от всеобщего кровавого безумия, о котором так настойчиво мечтают эти люди.
– Я не знаю, Дима, прав ты или нет, но я настоятельно тебя прошу: не используй в своих пропагандистских материалах мое имя. Я тебе такое право не давал. И вообще я не желаю участвовать во всем этом безумии. Я ученый, а не революционер.
– Ты можешь быть кем хочешь, хоть поваром, но ты уже завяз в этом деле по макушку, - пожал плечами Бурцев.
– Неужели ты этого не понимаешь?
– Не понимаю, - пробурчал Введенский.
– И не желаю понимать. Зато я вижу, ты зачем-то упрямо хочешь втянуть меня в свои игры.
– Хочу, чтобы ты не только писал об истории, а делал бы ее своими руками. Разве это не благородная цель.
Введенский понял, что спорить на эту тему дальше бесполезно. Бурцев всегда отличался упрямством, а в последнее время это качество в нем многократно усилилось. Лучше просто по-возможности держаться от него подальше. Это самое благоразумное, что он может сделать при нынешних обстоятельствах.