Второгодник
Шрифт:
Читая Кафку, Оруэлла, Замятина, Сергей Афанасьевич соглашался с той мыслью, что теория коммунизма, сформулированная отцами: Марксом и Лениным — утопична, даже фантастична по своей природе, то есть абсолютно не достижима на практике. Точно также соглашался он и с тем, что если довести эти взгляды до логического конца, то получится человеческий организм, заорганизованный до полного стирания индивидуальностей, что по смыслу приближает его к тюрьме, а по внешним признакам к муравейнику. Понятно, что это невозможная крайность, просто пример, приведенный для того, чтобы обозначить линию тренда. Все известные
Большинству людей, размышляющих на такие темы, не хватает глубины, чтобы выйти за рамки противопоставления полюсов: коммунизма и демократии. Если коммунизм плохой, то демократия хорошая, и наоборот, вот и сшибаются лбами, высекая искры из глаз и забрызгивая друг друга слюной — эмоционально, весело, с огоньком в количестве достаточном для развлечения народа, и поддержания стабильности своей системы.
А между тем, не трудно понять, что демократия с ее разделением властей, альтернативными выборами, правами личности, да и меньшинств является в той же степени утопией, что и коммунизм, только значительно менее проработанной, более декларативной и PR-вской. Вся разница в направленности тренда, если в коммунистической идее он направлен в сторону объединения людей, то в демократической идее он смотрит в сторону их разделения, если в одном случае мы получаем тюрьму, то в другом — анархию, если при доведении коммунистической идеи до идиотизма получаем людской муравейник, то при доведении демократической идеи до логического конца получаем закон джунглей, каждый сам за себя. Кому что нравится, но, по мнению Сергея Афанасьевича, и то, и другое одинаково хреново и неприемлемо для человечества. Хотелось бы провести тренд перпендикулярно оси коммунизм — демократия, но что там, представить у него не получалось.
Пока же, за неимением другой позиции, он полагал коммунистическую идею с ее направленностью на объединение людей более перспективной и более прогрессивной, чем демократия. Он полагал, что прогресс как-нибудь, но найдет возможность объединить человеческие индивидуальности и, следовательно, усилить всю человеческую цивилизацию. Такая зыбкая идеологическая платформа позволяла ему твердо стоять на коммунистических позициях, не терзаться метаниями и не перекидываться от одной мамки к другой. Тем более, что СССР — родная мамка, а Запад таковой так и не стал, да и минусов там побольше будет; кто знает — тот поймет.
Обосновавшись в незаметной нише на чердаке требуемого дома, он отследил появление Председателя, установил отсутствие наблюдаторов и ликвидаторов и с точностью до секунды нажал на кнопку звонка.
— Проходите, Сергей Афанасьевич, рад с вами познакомиться лично. Ваш контакт мне передал Александр Николаевич Шелепин. Чай, кофе?
— Здесь нет хорошего чая, да и кофе только растворимый, так что… что есть!
— А откуда вы знаете?
— Я слежу за явками, чтобы не попасть в глупое положение.
— Понятно.
— Как вам живется на пенсии де-факто? Нет ли у вас пожеланий? Уж кто-кто,
— Спасибо, я получаю достаточно денег и мне их более, чем достаточно, к тому же я работаю на полставки в МГУ. Так что в материальном плане все очень хорошо, а в плане загруженности… я пока воздержусь от комментариев, подожду вашего предложения.
— Думаете, оно будет?
— А тогда зачем эта встреча? Вы же очень занятой человек…
— Вы, конечно, правы, но давайте сначала попьем чай, кофе и просто поговорим.
— Не возражаю.
— Скажите, как вам изменения, которые происходят в стране после смерти Сталина?
— Ничего себе вопросик! Я был, есть и буду коммунистом. И принцип демократического централизма мне близок. Так что мое мнение, которое не касается выполняемого задания, изложено в документах партии, которые я очень внимательно изучаю.
— Есть вопросы, которые выходят за рамки линии партии, не охватываются ею…
— Владимир Ефимович, прошу вас сформулируйте поточнее свое желание…по поводу чего вы хотите услышать мое мнение?
— Вы в курсе того, что уволен Михаил Андреевич Суслов и сильно изменились расклады внутри Политбюро? — Семичастный пошел ва-банк, ему хотелось вывести собеседника из равновесного состояния, чтобы лучше понять, в какой мере можно использовать этого человека.
— Я, конечно, в курсе его отставки, могу предположить, что это приведет к сменам групп влияния, но знаете, мне это не совсем интересно, потому что использовать эту информацию для меня невозможно, так как ее носители слишком высоко сидят, а пустое любопытство — не моя сильная сторона.
— Здорово, вы настоящий мастер ведения беседы. Спасибо. Как бы там ни было, но я отношусь к той группе, где Шелепин, Пельше и иже с ними. И моя просьба к вам будет в интересах именно этой группы.
— Меня больше не это интересует, а то, что будет с этим заданием, если произойдут изменения в верхних эшелонах КГБ и ГРУ? Другими словами, если вы поменяете место работы, считать ли мне задание законченным? Поймите меня правильно, но сейчас долгожителей на Олимпе немного.
— Да, задание считаем законченным.
— Тогда мне нет дела до партийных раскладов, у меня есть вы. И еще я смогу отказаться, если посчитаю свое участие затруднительным?
— Наверное, все-таки нет, потому что задание на девяносто процентов связано с вашими аналитическими талантами…
— А на десять процентов?
— Десять процентов касаются ваших талантов не давать поводов связать вас со мной или кем-то из нашей группы.
— Действительно, трудно найти повод отказаться, — Сергей Афанасьевич рассмеялся и налил себе вторую чашечку чая.
— Что вы думаете об идее "рыночного социализма"?
— Как о попытке скрестить ужа с ежом.
— А насколько глубоко вы поработали над этой темой?
— В объеме печатных изданий института марксизма-ленинизма, ну и выступлений наших политических руководителей, Алексея Николаевича Косыгина, например.
— Тогда глубже вас никто и не знает этой темы. Она только в стадии развертывания, и серьезные умы к ней даже не подступались, — Семичастный тоже улыбнулся. — Но у этой идеи есть автор…причем очень необычный, я бы сказал, ни на кого не похожий.