Второй кощей
Шрифт:
Я даже не питал себя иллюзиями, что у меня получится повторить нечто подобное. Свои кулинарные таланты, которые, скорее, можно было обозначить словом «потуги», я прощупал давно. Как опытный проктолог то, что ему надо прощупывать. Приготовить что-то несложное — вроде яичницы, картошки или пожарить котлет — еще куда ни шло. Но в случае с чем-то серьезным — лучше заказать. Или на худой конец напрячь Гришу.
Когда блюдо дня было готово, Марфа без всяких косяков расставила посуду, приборы и даже порезала хлеб (никого при этом не пырнув), и мы приступили
Да, плов был другой. Отличный от того, к которому я привык. Но вместе с тем все равно невероятно вкусный. Я не заметил, как съел тарелку и даже не испытал никаких угрызений совести, когда положили добавку. Хорошо мне с моим метаболизмом — могу зараз съесть торт целиком и не прибавлю ни грамма. А вот тому же Костяну, с его любовью к кошкам в беляшах из разных придорожных кафешек и прочему фастфуду, сложнее. Уже сейчас стал намечаться животик. А ведь ему еще до тридцатника далеко. Не животу — Костику. Хотя и животу тоже.
Когда перед нами были поставлены бокалы с горячим чаем, я решил, что пора.
— Федор Васильич, я тут по поводу вашего сына узнал.
И понял, что правильно не стал говорить до плова. Потому что сосед выронил бокал из дрожащих рук, и тот разбился об пол. Марфа тут же бросилась подбирать осколки. Более того, к моему удивлению, сделала это невероятно быстро и грациозно. Опять же, не пытаясь залить собственной кровью все вокруг.
— Я пойду, выкину, — сказала она. — А еще веник принесу из сеней.
Когда Марфа вышла, Васильич посмотрел вслед кикиморе с мягкой улыбкой.
— Умная женщина. Словно у нас в доме веника нет. Говори, Матвей. Я ко всему готов. Уж сколько за все эти годы передумал плохого, что ничем не удивишь. Как он хоть умер?
— У вас, Федор Васильевич, проблемы с временами у глаголов. У меня такое же было, когда я английский учил. Эти презенты-прогрессивы ни фига не презенты, я вам скажу.
— Что-то я не пойму — нахмурился сосед.
— Видел я вашего Рехона, как вас сейчас. Более того, сидел сегодня утром и имел с ним довольно обстоятельную беседу.
Сначала я испугался, что Васильич прямо сейчас отдаст Богу душу. Или не ему, но точно кому-то что-то отдаст. Потому что обычно с такими широко распахнутыми глазами сидят в предынсультном состоянии. Хоть проси соседа улыбнуться и поднять руку.
А вот когда он вскочил, по-молодецки обежал стол и схватил меня, я вспомнил, что правцы необычайно сильны. Да, обычно проявляют свою мощь под нашим солнышком, но, видимо, сосед заполнил батареи до отказа прежде. Потому что по шкале, где ноль — это был смущенный Митя, а десять — счастливый Анфалар, который давно не видел друга, объятия Васильича тянули на твердую восьмерку. Что, понятное дело, моим захрустевшим позвонкам не особо понравилось.
Что все же компенсировало неудобство — слабое восполнение хиста. Вот сразу видно хорошего человека. Еще «спасибо» не успел сказать, а уже благодарен.
— Живой? Здоровый?
Васильич засыпал вопросами, поэтому первую минуту я лишь кивал либо мотал головой. Пока наконец не удалось отстраниться. Только после этого я стал осторожно выдавать информацию, которую услышал от Рехона. Понятное дело, что не всю. Но самую суть я все же выложил — его, Васильича, сын, наемник на службе у господаря, да вдобавок ко всему довольно сильно проклятый товарищ. Так, что даже лица его не разглядишь.
Правда, с соседом сейчас было бесполезно разговаривать. Любые сведения, пусть и не самые приятные, он встречал с улыбкой сумасшедшего. А когда я закончил, вновь схватил меня, чтобы повысить свою отметку на шкале объятий до девятки.
— Федор Васильевич, вы точно услышали все, что я сказал?
— Да. Ты не понимаешь самого главного, Матвей. Мой сын жив! Может ли быть что-то важнее этого? Я помню его совсем малюткой. Я сам растил его, учил держать меч, объяснял, как отличать ядовитые растения от съедобных, поил горьким снадобьем, когда он болел, носил на этих вот руках. И теперь ты говоришь, что мой мальчик жив. Разве может быть в жизни большее счастье?
— Не знаю. Наверное, нет, — честно признался я. — Федор Васильич, но ради вашей же возможной встречи, отпустите меня. Пожалуйста.
— Да, извини.
— На повестке дня другой вопрос…
— Как спасти моего мальчика, — закивал сосед. — Как перетянуть его обратно. Может, можно будет договориться с каким-нибудь чуром, чтобы…
— Думаю, проклятых не просто так игнорируют. И даже если Рехон пойдет со мной для нахождения прохода, то все закончится довольно прозаично — чуры отвернутся уже от того, кто его привел. К тому же, у меня имеется более надежный и простой вариант. Примерно такой, с помощью которого вы оказались здесь.
— Артефакт? — встрепенулся сосед. — Но я думал, что он разрушился.
— Я сделал новый, — сказал я таким тоном, словно Трубка продавалась в ближайшей «Пятерочке». — Проблема в том, что дело не только в том, чтобы перетянуть Рехона сюда. Необходимо еще уладить все дела с его поручением от господаря. И заодно обезопасить Фекой. Короче, мне нужно найти за неделю тысячу монет.
— Подожди, что-то у меня точно было…
Старик засуетился, смахнув с верхней полки возле печки какие-то вещи. Потом перебежал к дальнему шкафчику, вынимая все оттуда.
— Немного, но есть. Вот. Погляди.
Со стороны это выглядело как предметы старины на уличной барахолке — какая-то резная кукла из дерева, от которой едва веяло хистом, двадцать шесть монет лунным серебром, потемневшее ожерелье с крохотным красным камушком, старый проржавевший нож — явно артефакт, но сейчас пустой. Ах да, сверху все это Васильич придавил обычными рублями — тремястами тысячами, как он сам признался. Интересно, на похороны копил или для телефонных мошенников?
Другими словами, я четко понял, что в роли инвестора Васильич мне не подходит.