Второй после Солнца. Часть вторая

Белладоннин Игорь

– Ну что, Павка, – сказал Псевдоаркаша, передёргивая затвор автомата, – вижу, я не вовремя. Меня здесь не ждали.

– Стреляй, собака! – вместо приветствия крикнул Павел, и в неволе сохранявший абсолютное присутствие духа. – Всех не перестреляешь!

– А всех я и не буду, – улыбнулся Псевдоаркаша. – Зачем мне все? Всех пусть другие стреляют. Мне нужен ты. Я хочу тебя.

Неподалёку раздался выстрел: так, вероятно, был наказан караульный. Павел вздрогнул. Псевдоаркаша сделал скорбное лицо и перекрестился.

«Люблю

Тебя! – пропел про себя Павел Аркашиным голосом. – Верую в Тебя, надеюсь на Тебя!»

В эти последние мгновения жизни он обратился к Партии всем своим бестрепетным существом.

Псевдоаркаша принял пение Павла на свой счёт и поощряюще ухмыльнулся.

– Вот видишь, – сказал Псевдоаркаша, – всеми занимаются другие. Так что, выбирай, Павлик: жизнь или партийная честь.

– Нет и не было для коммуниста вещи важнее, чем честь! Даже ты, вражина, должен бы знать это, – возвестил Павел.

– Жизнь, однако, иногда подкидывает нам такие, понимаешь, испытания, и наша задача – не сломаться, сделать правильный выбор, – несколько витиевато выразился Псевдоаркаша.

– Ты – враг, вражина, и ни твои намёки, ни твои славословия нисколько меня не в состоянии вышибить из седла! – гордо уведомил его Павел, приготовляясь к муке – нет, не зря он пристраивал на подоконник тисочки!

– Значит, ты выбрал честь – и я принимаю твой выбор, я принимаю твою честь, да и на кой мне твоя жизнь? Так что давай, снимай штанишки, – весело предложил Псевдоаркаша, заговорщицки подмигнув Павлу.

– Какие штанишки? – растерянно спросил Павел.

– Ты выбрал честь – так давай её мне, изволь держать слово коммуниста, – потребовал Псевдоаркаша, вновь подмигивая Павлу.

– Я никому не давал своей чести! – закричал Павел. – И никому не давал никакого слова!

– Это нехорошо, это просто плохо – менять слово коммуниста в зависимости от сиюминутной выгоды, – сурово сказал Псевдоаркаша, опять подмигнув Павлу. – Ладно, хватит выпендриваться, давай, спускай штанишки.

– Отойди от меня, не трогай меня, – расплакался Павел; а ему-то грезились тисочки – его старые добрые домашние тисочки! – Я не хочу! Я не умею!

– Я научу тебя всему, что должен уметь мужчина в твоём возрасте, – тихо сказал Псевдоаркаша и отложил автомат.

Меня завертело вокруг собственной оси: настолько дружным оказался натиск серо-гнилушечных, которых возбудили звуки горна.

– Даёшь восстание! – кричали они. – Эй вы, которые сверху, вы там не устали о нас заботиться?! А давайте меняться: вы – к нам, а мы – к вам!

Моя королева исчезла; я не мог более защищать её, но она наверняка имела возможность наблюдать за мной со стороны, из укрытия, и гордиться моим поведением – поведением лидера, освободителя.

Помня об этом, я смело преградил дорогу одному из восставших. Был он сер и прозрачен. Прекрасное каплевидной формы лицо его было искажено неприязнью либо страданием.

Что-то

ещё – восхищение? – промелькнуло на лике его, когда он взглянул на меня – своего вождя, преградившего ему путь наверх, и ударил он меня в левую щёку. И снова я подставил ему левую щёку, но ударил он меня в правую.

– Пошто не отвечаешь ударом на удар, славный человек? Же ответствуй мне. Ударь меня ну, отрок божий, – предложил он и потянулся к моим рукам всем своим нежным прозрачным телом.

«Если он просит – я не вправе отказать ему», – решил я.

И я слегка толкнул его в грудь.

– Меня опять убили! Да отомстите же за меня, кто-нибудь! – прохрипел он.

И он упал и снова умер – в мученьях, вызванных моим толчком.

– Да это ж он, из пророчества – посмотрите! – закричали его серо-гнилушечные друзья, сгрудившись вокруг нас. – Поглядите на этот шнобель и эту проплешину!

И, забыв про своё восстание, они с удовольствием хлестали меня по щекам, а я не успевал им их вовремя подставлять.

И взмолился я, проявив недостойное лидера малодушие:

– Отпустите же меня, бгатия! Больно ведь мне!

Но они глумились над моими словами и моим слабым телом, а я всё равно любил их – неживых, несчастных, неприкаянных. Я любил их больше себя, всей своей чистой незапятнанной душой, что таилась под курчавой проплешиной, и если страдания моей плоти шли им на пользу – что ж, пускай, лишь бы им было хорошо и приятно.

– Контракт подписывал, сударь? Пора отрабатывать свою клизму! –приземлила меня незаметно подкравшаяся королева; она профессионально лягнула меня в бок и на всякий случай потрясла перед моим носом ксерокопией злополучного контракта.

Эти нудные Зомбины вошли как раз в тот момент, когда Павел готовился совершить прыжок из царства девственности в альфа-демократию маскулинности.

– Аркаша, что он с вами сделал? – закричали Зомбины.

– Что, что – глаза разуйте! – недовольно ответил Псевдоаркаша, оборачиваясь; штанишки его были уже приспущены, а автомат лежал слишком уж далеко.

– Нет! Нет! Нет! – трижды крикнули Зомбины; после каждого крика волосы их с хрустом и треском вставали дыбом, проламывая коросту из смеси сала и перхоти.

– Это – не Аркаша! Говорю вам ещё раз! – отчаянно завопил зависший на перепутье Павел; штанишки которого тоже были уже приспущены. – Аркаша может всё! Но этого он не может!

– Экая ты, однако, неблагодарная личность, – тяжело вздохнув, молвил Псевдоаркаша. – Да, хватайте меня, вяжите меня – я вовсе не ваш сраный Аркашка, да буду я ещё перед вами, говнюками, оправдываться!