Второй после Солнца. Часть вторая
Шрифт:
– Уважаемый, это не вы ли торговали Христом без лицензии? И это не вы ли привлекали средства населения на организацию такой торговли? И это не вы ли исчезли с собранными деньгами, не поставив товара? – металлическим голосом идентифицировал мою так называемую личность человек в форме.
Он опознал меня! Я снова икнул – на этот раз от страха. «Ничего, Цуцумбер, не всем суждено было родиться героями», – утешил, как мог, себя я.
– Товарищ сержант, пожалуйста, не забирайте его! – голосили мои старые друзья, окружившие нашу пару хороводом.
Сержант
– Так вот же он, Христос, во всей красе! А чмо его в натуре закуконил 21 ! – раздались крики за моей спиной.
21
Закуконил – (угол.) здесь: купил.
Я обернулся: это мой наставник Спасителем явился в трудный час, хоть был он без венца, зато при нимбе, светившимся не только изнутри, но также полыхавшим отражённым голодным блеском глаз моих друзей.
И без того угрюмое лицо его казалось на этот раз особо мрачным.
– Вы пгоиггали свой венец, учитель? – спросил его я, чтобы поддержать учителя, лишившегося сада.
–Я проиграл, но я не побеждён, – сказал наставник, сплюнув от досады.
Плевок попал сержанту на сапог. Сражённый мощью этого плевка, сержант исчез – как будто растворился в волшебном зелье, сваренном внутри учительского чудо-организма.
– Да, вид у вас отнюдь не побеждённый, – поддакнул я, но вновь не угадал.
– Кабы б не ты – и вовсе был бы в дамках, из-за тебя венца лишился я. Не можешь, голодранец, в первом круге не создавать наставнику проблем – отправлю во второй, на исправленье – спущу тебя к проклятым поколеньям, – сказал наставник, изрыгнув плевок, который угодил мне на штанину, чуть не спалив подштанники мои.
– Как будет вам угодно, благодетель, – смиренно молвил я и в тот же миг куда-то провалился, и очнулся среди теней, идущих сквозь меня, и тут же руку выбросил в салюте.
– Идущие на муку приветствуют тебя, Глюков! – отчеканивали пр'oклятые поколения, проходя сквозь меня.
Они шли клином. Остриё – ударную силу – составляло наиболее агрессивное из пр'oклятых поколений – тридцатилетние.
– Гасступитесь же, – потребовал я, – сгедь вас моё место!
Но ряды их оставались столь же неприступными, как их презрительно сжатые губы. Взорванные, расстрелянные, отравленные банкиры, нефтяники, алюминщики – в холодных глазах их не было мира, и взгляды их скользили мимо меня.
–
– Гордецы, – сказал наставник, положив мне на плечо свою развенчанную голову. – На что ты надеялся? Их главная черта – недоверчивость. Они не верят никому и ничему, они не верят ни другу, ни брату, ни даже нам, совестям наций. Вон идут сорокалетние, – продолжал он, тыкаясь холодным мокрым носом мне в шею. – Но они – не поколенье, а так, прослойка между молодыми и старыми. Всё знающие, всё понимающие, но ничему ещё толком не научившиеся и ничего уже толком не хотящие. Они всем недовольны – вряд ли и ты им понравишься, я бы даже сказал: вряд ли ты понравишься и им. Там – двадцатилетние, их раз, два и обчёлся, и ты, пожалуй, староват для них – почти как я, – продолжил наставник, тыкаясь горячим шершавым языком мне в ухо. – А это – тинэйджеры, свободные почти с рождения – где им тебя понять? Где их тебе понять? А вот – байдарочное поколенье…
– Постой! – я перебил его.
Мне показалось?!
– Мамо, здгавствуй, это я – сын твой, гоге-Цуцумбег! – отчаянно крикнул я.
Она не узнала меня. А может, это я не узнал её. Тихо и незаметно, как и всё это пр'oклятое поколенье, прошла она мимо меня.
Наставник обиженно молчал, он не мог простить мне моей выходки.
– А где же восемь миллионов негождённых – «невинных жегтв пгеступного гежима»? Или они не пг'oкляты, как мы, успевшие в Совдепии годиться? – спросил я, стремясь загладить последствия своей недовоспитанности.
– Ты говоришь цитатой из «коллег» – так называемых поэтов-коммунистов, – заметил проницательный наставник.
– Они все здесь, но я их не увижу? Неужто им, как нам, гогеть в аду? – репьём вцепился я в наставникову душу.
Наставник понял, что ему не отвертеться. Он начал вдохновенно, будто был по-прежнему венцом своим увенчан:
– У каждого пожившего – свой ад. Ты сам его создашь себе при жизни. Все персонажи из твоих ночных кошмаров, нечистой совести кривые порожденья – все явятся к тебе за объясненьем, все, уязвлённые твоим дурным поступком, все, осквернённые твоей зловонной мыслью – все явятся в укоре молчаливом, и будет страшен взгляд их неподлунный, и вспомнишь ты о каждом и завоешь!
Обессиленный монологом, наставник упал. Я рухнул рядом с ним, почти убитый страшной правдой, открытой мне наставником упавшим. Так лежали мы, недвижимы, как две проклятые тени из разных поколений. Как более юная тень, я первым оклемался и тут же поспешил задать назревший вопрос:
– Скажите, есть ли гай, и для кого он, когда все сконцентгигованы здесь?
– Да, есть ещё и рай, но не для вас – там визовый режим. Там – только наши, – объяснил наставник, поднимаясь; его поднимало надо мной чувство собственного превосходства.