Вуаль из виноградных лоз
Шрифт:
Мой разум убеждал меня, что я имел ввиду эти раскинувшиеся виноградники, но мое сердце знало, что я имел ввиду, что-то… точнее кого-то другого. Потому что он так же не заслуживал и ее. Я знал о его репутации. Даже в юношестве он был самоуверенным и высокомерным. Он никогда не узнает, чего стоит Кареса. Она была просто еще одной блестящей игрушкой, которая добавится к его растущей кучке.
Мысль о том, что с ней так обращаются, почти заставила меня закричать от отчаянья.
Она заслуживала большего.
Она заслуживала того, кто любил бы и лелеял ее… Того, кто никогда не расставался
Нуждаясь в том, чтобы почувствовать порыв прохладного воздуха на своем лице, я пустил Нико легким галопом. Мы помчались по грунтовой дороге, поднимая за собой все еще мокрую грязь. Мы продвигались вперед, пока не достигли конца длинной дорожки. Я перешел на рысь и увидел, что мы подъехали к ботаническому саду. Теплица за теплицей тянулись по всей длине участка. Нико провел нас мимо ближайшей оранжереи, и внутри я заметил многочисленные ряды розовых кустов — полные белые цветы, гордо стоящие на темно-зеленых стеблях. Эти теплицы обеспечивали свежими цветами как главный дом, так и флориста Савоны в Орвието58.
Я осмотрел местность. В поле зрения никого не было.
Повинуясь внезапному порыву, я спешился, привязал Нико к столбу и перепрыгнул через забор. Я бросился к оранжерее и отодвинул стеклянную дверь. Сильный аромат настиг мой нос подобно приливной волне. На деревянном столе лежали ножницы; я взял их и срезал с куста самую полную чистую белую розу. Я нырнул обратно из оранжереи и побежал к Нико, как вор на рассвете.
Я засунул розу за пазуху и проскакал галопом всю дорогу домой. Когда я приехал, небо из пурпурно-розового превратилось в голубое. Пушистые белые облака прогнали оставшуюся серость, обещая яркий и теплый день. Я отвязал Нико и отвел его к Розе в загон.
Подойдя к своему коттеджу, я заглянул в окно спальни. Моя грудь сжалась. Кареса все еще спала на том же месте, где я ее оставил, ее темные уже волнистые волосы разметались по подушке, грудь мягко поднималась и опускалась во сне. Я никогда не видел ничего более прекрасного.
Сжимая розу в руке, я просто наблюдал, как она спит. Приказав своим ногам двигаться, я вошел в дом и тихо направился в спальню. Мои руки дрожали, когда я сел на край кровати, стараясь не разбудить Каресу. Она что-то пробормотала во сне, одеяло соскользнуло вниз, обнажив ее полную грудь.
Мои щеки вспыхнули, когда я увидел ее тело таким при дневном свете. Это напомнило мне о том, что то, что произошло прошлой ночью, было реальным. Мы целовались, исследовали друг друга и занимались любовью. Она улыбалась мне, плакала из-за меня и позволила мне прижать ее к себе.
Когда положил благоухающую белую розу на подушку рядом с ней, я задался вопросом: знает ли она, что сделала для меня? Могла ли она догадываться о том, что была моей первой? Мне было интересно: знала ли она, что я никогда ни к кому не прикасался так, как прикасался к ней? Что то, что она дала мне, было больше, чем я мог когда-либо мечтать?
Она позволила барьерам вокруг моего сердца, наконец-то, рухнуть… Так же быстро, как я влюбился в нее.
Кареса пошевелила рукой, ее изящные пальцы с лавандовыми ногтями приземлились прямо рядом с белыми лепестками. Это был подходящий символ — белые
Мне пришлось отвернуться, когда колющая боль в животе стала слишком сильной. Роза была жалким напоминанием о подарке, который она мне преподнесла. Но ничего из того, что я мог бы ей дать, никогда не будет достаточно. Она была герцогиней. Я был просто собой — ни титулов, ни денег.
Только я.
Марчеси никогда не будет достаточно для Акарди. Это была глупая мечта, чтобы даже допустить такую мысль.
Я опустил голову и провел мозолистой ладонью по лицу. Мой взгляд упал на прикроватную тумбочку. Прежде чем я осознал, моя рука двинулась к ящику. Я открыл его и вытащил его единственного обитателя. Письмо отца с тяжестью лежало у меня в руках. И как это бывало раз в день, я неуклюже вынул его из конверта и развернул.
Та же волна разочарования и гнева захлестнула меня, когда мои глаза попытались прочитать написанные курсивом слова. И как каждый день, я смог разобрать только несколько букв, прежде чем они превратились в беспорядочную путаницу на странице.
Письмо затряслось в моих руках. Я понятия не имел, что мой отец оставил мне в этом письме. Несколько месяцев гаданий, догадок и молитв о возможности просто снова получить от него весточку. Он знал, что я не умею читать, но все же оставил мне письмо. Я изо всех сил пытался понять, о чем он думал? Почему он так издевался надо мной?
Мой отец был самым добрым человеком, которого я когда-либо знал; в нем не было ни капли жестокости. Во всем этом не было никакого смысла.
Я отвел глаза от письма, пытаясь успокоиться. Мой взгляд упал на спящую Каресу. Это зрелище мгновенно смягчило мой гнев. Когда я почувствовал листы бумаги между большим и указательным пальцами, я подумал: смогу ли попросить ее прочитать его мне? Я… доверял ей. Я знал, что она сделает это, если я попрошу.
Но я понимал, что не сделаю это.
Если мой отец хотел что-то сказать мне в этом письме, я хотел быть тем, кто это прочитает.
Потом я подумал о ее предложении. Подумал о том, что, по ее словам, со мной может быть не так. Что мой путь прегражден упавшими ветками. Что мы могли бы найти способ обойти их, помочь мне увидеть слова и записать их — вместе.
— Хорошо, — прошептал я так тихо, что она даже не пошевелилась. — Хорошо, Кареса. Я хочу, чтобы ты показала мне путь.
Прошло несколько минут, прежде чем я сложил письмо обратно в конверт и заставил себя покинуть убежище, в которое превратилась моя спальня.
Вернувшись к рутине, я направился к виноградникам со своим старым кассетным магнитофоном. И я делал то, что у меня получалось лучше всего.
Только с запахом Каресы на своей коже…
… и воспоминанием о ее губах на моих…
Зная, что на краткий миг, мы были двумя половинками одного целого.
***
Прошло два дня, а от Каресы не было ни слова. Затем на третий день, когда я зашел в амбар, чтобы давить виноград, собранный с последних двух рядов, я нашел ее возле огня. Длинный стол был подвинут ближе к теплу, а под ним стояли два стула.