Введение в историческую уралистику

Напольских Владимир Владимирович

Для прафинно-угорского словаря представляется возможным предполагать сохранение упомянутых выше старых (прауральских) названий деревьев (ели, пихты, кедра). К ним, по-видимому, следует присоединить ещё две этимологии:

— ПФУ nakr «кедровый орех, шишка» — прибалтийско-финско — обско-угорская параллель, причём, в прибалтийско-финских языках дериваты этого корня имеют значение «репа» (в финском, эстонском) и «картофель» (в ливском ma-na’grz — буквально «земляной na’grz») — семантический переход вполне естественный [UEW:298]. Данная этимология важна в том смысле, что она указывает на знакомство носителей финно-угорского праязыка именно с живым деревом, а не просто с древесиной кедра как материалом (см. выше о неолитических изделиях из Финляндии).

— ПФУ *n"a «лиственница, Larix Sibirica» — коми (nia

«лиственница») — обско-угорская параллель [UEW:302]. Имеется и прасамодийское название для лиственницы: *tojma [Janhunen 1977:164]. В атлантикуме и суббореале лиственницы почти не было западнее Урала, на Урале и в Зауралье она встречалась (при этом в послеледниковое время и в бореале, примерно в IX—VII тыс. до н. э., именно Урал был основным центром её распространения), на севере и востоке Западной Сибири её было больше и ещё больше — в Восточной Сибири [Нейштадт 1957:240; Хотинский 1977]. Возможно, именно отмечаемое палеоботаниками тяготение лиственницы в голоцене, с одной стороны — к Уралу (в более раннее время), а с другой — к Восточной Сибири и объясняет различные названия этого дерева в финно-угорском и самодийском праязыках.

Помимо названий хвойных деревьев, известных ещё носителям уральского праязыка, для прафинно-угорского уровня можно предполагать знакомство с широколиственными породами, на что указывают этимологии:

— ПФУ *'sala «вяз, Ulmus» с производными в прибалтийско-финских, мордовских, марийском, венгерском языках [UEW:458]. В атлантикуме вяз (наряду с липой — см. ниже) был, видимо, достаточно широко распространён в Западной Сибири [Волкова, Левина 1982:189] и тем более — на Урале, и даже в период раннего суббореального похолодания наиболее холодостойкие формы вяза сохранялись, по крайней мере, на Среднем Урале [Хотинский 1977:164]. Любопытно, что ПФУ *'sala «вяз» имеет достаточно надёжную параллель в юкагирском языке: (К.) sal, (Т.) sal «дерево» [Николаева 1988b:84]; указывает ли это на наличие именно вяза на территории юкагиро-уральской прародины — сказать трудно, однако древность данного корня в уральских языках очевидна (см. также ниже), что снимает возможные допущения об индоевропейском его происхождении (ср. лат. salix «ива» и т. д. [UEW:458]).

— ф.-перм. *'nine «лыко» > *'nine-puw «(молодая) липа, Tilia» — прибалтийско-финско — марийско — пермская параллель (удм. 'nin «лыко») [UEW:707]. Хотя в угорских языках дериватов этого корня не сохранилось, надо полагать, что носителям финно-угорского праязыка липа должна была быть известна, поскольку она вместе с вязом образовывала в атлантикуме западносибирскую периферию европейских широколиственных лесов [Волкова, Левина 1982:189], и сохраняется на юге Западной Сибири (в бассейне Иртыша) и по сей день [Древесные породы мира:194]. Возможно, впрочем, учитывая приведённую выше юкагирскую параллель прафинно-угорскому названию вяза, имеющую значение «дерево вообще», что для носителей финно-угорского праязыка — исконных обитателей темнохвойной тайги — различие между отдельными видами широколиственных деревьев не имело принципиального значения, и древним словом *'sala они обозначали и вяз, и липу: ср. манс. (Тав.) sl't' «лыко», sl't'-pa «липа», (Пел.) sel't' «лыко», (НКон.) sal't' «тж», (С.) salt «тж», обычно, правда, не сравниваемое с ПФУ *'sala [UEW:462].

Таким образом, прафинно-угорский экологический ареал должен был включать в себя территории распространения вяза и липы, которые в первой трети суббореала сходили на нет в Западной Сибири, но сохранялись на Среднем Урале. Надо полагать, что данные деревья должны были быть известны и носителям уральского праязыка во времена атлантического максимума широколиственных в Западной Сибири, но в самодийских языках их названия не сохранились вследствие того, что предки самодийцев с очень древнего времени не встречались в природе с этими деревьями (см. ниже).

Инновацией прафинно-угорского времени должны быть признаны названия для пчелы и мёда, заимствованные в финно-угорский праязык из какого-то индоевропейского языка:

— ПФУ *mekse «пчела» с дериватами во всех финно-угорских языках, кроме саамского и обско-угорских (удм. mus «пчела) [UEW:273], — следует, впрочем, сказать, что манс. (С) mai’ (ma-) «мёд», хант. (Дем.) m «мёд», (Каз.) maw «тж» и др. являются скорее всего остатками сложных слов типа

хант. (Вах) m"a-woj (где woj — «жир»), означавших изначально буквально «пчелиный жир», и восходят, таким образом, к ПФУ *mekse «пчела», а не к фантастическому ПФУ *m"ak «мёд» как в [UEW:266]. Данное слово заимствовано, вероятно, из какого-то раннего индоиранского диалекта — ср. др.-инд. maka «муха, пчела», ав. masi «тж», дард. mecek «пчела» (< ПИЕ *meks- «муха») [UEW:273; R'edei 1986:45].

— ПФУ *met(e) «мёд» с сохранившимися производными во всех финно-пермских языках и в венгерском (удм. mu «мёд») [UEW:273]. Данное слово может быть заимствованием из того же, раннего индоиранского языка-источника: ср. др.-инд. madhu «сладкий напиток, сома, мёд», ав. mau «вино» (< ПИЕ *medhu- «мёд, медовуха») [UEW:273; R'edei 1986:45], возможно, однако, (прежде всего исходя из различий в семантике финно-угорских и индоиранских слов, учитывая также и фонетические трудности), что источником заимствования был тохарский, точнее — прототохарский язык: тох. B mit «мёд» (R'edei 1986:45; Напольских 1994:37] (см. ниже, раздел V).

По-видимому, данные этимологии можно рассматривать как свидетельства о расширении финно-угорского праязыкового экологического ареала по сравнению с прауральским в южном и / или западном направлении: если бы пчела и мёд были известны ещё носителям уральского праязыка, непонятны были бы причины заимствования этих слов в прафинно-угорский. Подчеркну, что в данном случае принципиальное значение имеет не территориальный фактор — распространение в наши дни пчелы только западнее Урала (как было показано в работах П. Вереша [Veres 1971; Veres 1991], в древности, особенно в атлантикуме, да и в первой половине суббореала, когда ещё сохранялись на Урале и на юго-западе Западной Сибири широколиственные леса с таким медоносом, как липа, вполне возможно предполагать наличие на данных территориях и дикой пчелы), — а то обстоятельство, что данные термины заимствованы финно-уграми из индоевропейских языков, контакты с которыми в любом случае могли иметь место только в более южных и западных районах (см. также ниже).

По-видимому, в прафинно-угорское время сохранялись приведённые выше старые термины для северного оленя, соболя, рябчика, змеи, морошки. Почти так же обстоит дело с сохранностью прауральских названий рыб: с уверенностью можно предполагать сохранение в прафинно-угорском приведённых выше прауральских названий для нельмы, линя, осетра, стерляди, хуже обстоит дело с сиговыми (реконструкция семантики не столь очевидна для прафинно-угорского), однако набор сибирских рыб для прафинно-угорского уровня может быть дополнен следующим сравнением:

— ПФУ *'cor(-k /-k) > саам. (Н.) coarran «лосось, зимующий в реке, мигрирующий весной в море и возвращающийся осенью в реку», (Кар.) soarran «лосось с бледной кожей, без икры и молок» — ППерм. *'cerg «рыба» (коми 'ceri «рыба», удм. 'corig «тж») — манс. (Co., Кон.) sore «сырок, Coregonus peled» — хант. (Дем.) sar, (Вах) sark, (Каз.) sor «сырок, Coregonus peled» [Sebesty'en 1935:13—14, 43]. Кажущееся несоответствие вокализма пермских слов саамскому и обско-угорскому может объясняться особенностями развития пермского вокализма в словах со старой суффиксацией («пермский умляут» — см.: [Напольских 1995]). Сдвиг значения в пермских языках напоминает развитие ПИЕ *lak-so- «лосось» > тох. B laks «рыба» [IEW:653], на что указывала ещё И. Н. Шебештьен [Sebesty'en 1935:44]. Сырок, будучи одной из важнейших промысловых рыб Обско-Иртышского бассейна, своего рода «рыбным хлебом» для обских угров, рыбой, открывающей вонзь — весенний ход проходных рыб вверх по рекам Западной Сибири, полностью отсутствовал в бассейне Волги (в настоящее время пелядь искусственно акклиматизирована в Волге) (Борисов 1923:180—190; Рыбы 1969] (см. рис. 8, 7), и переход значения *«сырок» = *«основная рыба» > «рыба (вообще)» представляется вполне естественным, если предполагать продвижение носителей языка из Западной Сибири в бассейн Волги-Камы, которое должно было произойти ещё в прафинно-угорское или в непосредственно постпрафинно-угорское время.