Введение в историческую уралистику
Шрифт:
Базой, позволяющей говорить о возможности такого «наполнения» в принципе, является законное предположение о том, что общая лингвистическая история определённой группы народов должна так или иначе отразиться на истории их материальной и духовной культуры и физического типа. Другими словами: исторические процессы, приведшие к сложению комплекса общих черт в языках определённой группы, позволяющих считать эти языки генетически родственными, должны были в той или иной мере повлиять на развитие культуры и физического типа данной группы народов, и следы этого влияния могут быть выявлены и использованы в исторических построениях вместе с данными языкознания. Речь при этом идёт отнюдь не непременно о комплексе общих черт в культуре и антропологическом типе, присущем именно и только данной группе народов: развитие культуры и физического типа шло под влиянием тех же факторов, но не одновременно и даже не параллельно с языковым развитием, поэтому следует ожидать, что реконструируемые культурные комплексы или расовые «прототипы» будут скорее всего характерны для совсем иного набора народов, и лишь в исключительных случаях их распространение будет совпадать с языковыми группами и семьями.
Исследование предыстории носит, таким образом, принципиально комплексный характер: помимо данных языкознания оно по необходимости базируется на данных археологии, физической антропологии, этнографии, палеобиогеографии и т. д. Эти данные должны быть связаны друг с другом в рамках исторической модели, объясняющей генетические и логические взаимосвязи фактов, установленных с помощью методов названных выше наук. Создание такой внутренне непротиворечивой, учитывающей и объясняющей максимальное количество исторических фактов модели является целью любого исследования в области предыстории. Таким образом, «наполнить» лингвистические построения историческим содержанием — значит ответить не только на вопросы
Ключевыми для предыстории являются понятия праязык, пранарод, прародина.
Термин праязык (реже, в особенности в лингвистике — язык-основа) имеет несколько отличный смысл в собственно лингвистических и в исторических исследованиях. Для лингвиста-компаративиста цель его работы — реконструкция праязыка — условной модели, строгой системы лексических, фонетических, грамматических и, возможно, синтаксических соответствий, общих для всех родственных языков, системы, которая позволяет сравнивать эти языки друг с другом и с другими языками, демонстрируя в первом случае общность, единство (система «работает»), а во втором — либо отсутствие сходства вообще, либо иной его характер, например контактный («работают» другие соответствия, охватывающие другой набор языков, при этом уровень развёрнутости их системы на порядок ниже уровня развёрнутости системы праязыковых параллелей — естественно, при сопоставимой степени близости сравниваемых языков).
Для исследователя же предыстории термин праязык выражает собой понятие о реально существовавшем некогда языковом организме (относительно единый язык, или массив родственных диалектов, или несколько тесно контактировавших близкородственных языков, — суждение о реальном характере этого организма является одной из задач исторического исследования), который в ходе своего развития (расхождение диалектов, ассимиляция родственных и неродственных языков, различные влияния со стороны этих языков, миграции носителей языка, консолидация родственных языков или диалектов, образование пиджинов, койне, lingua franca и т. д.) послужил, в конечном счёте, основным (системообразующим) компонентом для сложения исторически известных языков данной группы. Для исследователя предыстории праязык является, таким образом, не конечным продуктом научных изысканий, а одним из элементов создаваемой в ходе исследовательской работы исторической модели (см. выше). При этом предполагается, что лингвистическая реконструкция позволяет с достаточной достоверностью восстановить основной лексический фонд праязыка, судить об особенностях его диалектного членения, об ареальных и генетических связях его с другими языками.
Термины пранарод — общность людей, для которых праязык (во всём возможном многообразии стоящих за этим термином реалий — см. выше) являлся основным средством общения, инструментом сохранения и развития культуры, фактором самосознания и социальной интеграции, и прародина — территория, где обитал пранарод, где функционировала и развивалась его культура, отражённая в праязыке, — принадлежат уже исключительно предыстории. Понятие пранарод, означающее, на первый взгляд, не более чем «сообщество носителей праязыка», может быть существенно расширено с этноисторических позиций через обнаружение фактов, свидетельствующих об общности, единстве данной группы народов не только по языку, но и по культуре и антропологическому типу (см., впрочем, о сложностях такой работы выше). Важно, чтобы эти факты образовывали системные комплексы, отражающие «пракультуру» и антропологический «прототип» подобно тому, как система языковых фактов, выявляемых в отдельных уральских языках, отражает праязыковое состояние. Необходимо подчеркнуть, что, как и всякое историческое понятие, пранарод и прародина должны рассматриваться в пространственной и временной динамике, учитывая как возможную размытость границ между «материнским» и «дочерним» праязыками в диахронии (например, переход от прауральского к прафинно-угорскому не как некий единовременный акт, «скачок», а как постепенное «перетекание» из одного состояния в другое), так и возможный аморфный характер иных праязыковых единиц, для которых уместнее употребление термина праязыковая общность, а не праязык (например, такими скорее всего были финно-пермская и финно-волжская общности [4] , представлявшие собою, очевидно, обширные массивы родственных языков и диалектов, связанных друг с другом многообразными ареально-генетическими связями [Хелимский 1982:24—25] — см. также ниже). Нельзя, однако, полностью исключать и существования в прошлом относительно монолитных праязыков (как, например, пермский или самодийский праязыки, по крайней мере на определённых стадиях их развития) и возможности скачкообразных процессов их распада. Необходимо учитывать и ещё одно важное обстоятельство: сравнительный анализ уральских языков позволяет восстанавливать основные особенности уральского праязыка лишь на последней стадии его развития, непосредственно предшествовавшей его распаду. Поэтому, оставаясь в рамках собственно уральской предыстории (не проникая глубже в предысторию Северной Евразии в целом), под уральской прародиной следует понимать район, где уральский пранарод обитал незадолго до или непосредственно в период распада уральского праязыкового единства [Hajd'u 1969:256] [5] .
4
Характерно, что попытки продемонстрировать реальность былого существования так называемого «финно-волжского праязыка» (общего языка-предка прибалтийско-финских, саамского, мордовских, марийского языков) приводят, вопреки желанию их авторов, к обратному результату: из 22 «специфических [грамматических] изоглосс», приводимых в качестве общих для всех четырёх ветвей этого «праязыка» [Серебренников 1989:10—17] лишь две (латив на *-s и причастие на *-n) с известными оговорками могут рассматриваться как реальные общие инновации финно-волжского уровня, — основание явно недостаточное для постулирования былого существования единого праязыка, особенно на фоне наличия значительного пласта сепаратных прибалтийско-финско-саамско-мордовских лексических параллелей и очевидной общности происхождения ряда морфологических показателей в прибалтийско-финских и мордовских языках (см. хотя бы часть их там же: [Серебренников 1989:20—21]), с одной стороны, и наличия грамматических параллелей, подкрепляемых значительным пластом общей лексики, в марийских и пермских языках [Bereczki 1963], с другой. Попытка Г. Берецки объяснить особые пермско-марийские лексические отношения исключительно заимствованиями (см.: [Bereczki 1963:272; 1992:97—129]) выглядит не слишком убедительно, более основательным кажется подход Е. А. Хелимского, рассматривающего мордовско-прибалтийско-финско-саамские, мордовско-марийские и марийско-пермские попарные взаимосвязи как результат ареально-генетических контактов между соответствующими диалектами и праязыками, существовавших в конце финно-пермского времени и непосредственно после распада финно-пермской праязыковой общности [Хелимский 1982:15—19] (см. там же и анализ прибалтийско-финско-мордовских и марийско-пермских параллелей), которому я и следую в данной работе.
5
«Nach der bisherigen Praxis wird als Urheimat der uralischen V"olker das Gebiet betrachtet, wo sich die gesellschaftliche und Sprachliche Einheit der Uralier aufl"oste. Als uralische Urheimat bezeichnen wir auch im besten Fall nur die Wohnsitze ein- bis zweitausend Jahre vor Aufl"osung der Einheit» [Hajd'u 1969:256].
Согласно господствующим в языкознании воззрениям, основным процессом в формировании современных языков была языковая дивергенция, представляемая обычно в виде цепочки следующих друг за другом праязыков, каждый из которых распадался на два (чаще всего) или более дочерних праязыка, наглядно предстающая в виде схемы родословного древа (нем. Stammbaum) языков той или иной языковой семьи. Для более чёткого понимания того, что кроется под словами распад праязыка (в том смысле, какой вкладывается в это понятие
В любом живом языке постоянно и спонтанно возникают разного рода инновации, но любое живое сообщество (пранарод), а значит — и язык (праязык), стремится сохранить свою целостность с помощью специальных механизмов консервации старого и интеграции вновь появляющихся элементов в уже существующую систему, — своего рода культурной и языковой «памяти». В обычных условиях ареалы отдельных языковых (и культурных!) инноваций перекрывают друг друга, взаимопересекаются, образуя своего рода равномерную «сеть», покрывающую всё пространство функционирования языка, и силы интеграции благодаря этому доминируют (рис. 1, а). В определённый момент начинает действовать некий дезинтеграционный фактор (доминирующее влияние чужого языка и культуры, изменения экологической обстановки, внедрение новых прогрессивных отраслей экономики, возникновение политических центров и т. д.), чьё влияние, особо ощутимое лишь в определённой части праязыкового ареала, начинает «стягивать» инновации к одному району. Таким образом складываются один или несколько центров концентрации инноваций (рис. 1, б). Важно, что эти центры не охватывают весь праязыковой массив целиком: сохраняются зоны с «нормальным» консервативным развитием. В силу преимущественной концентрации инноваций в названных центрах в них складываются свои, особые, более плотные «сети» инноваций и начинают, таким образом, действовать внутренние локальные интеграционные силы, противостоящие силам интеграции всего «материнского» праязыкового массива, — начинается процесс его распада, на первом этапе которого всё более возрастает концентрация инноваций в указанных центрах, и всё меньшее число инноваций охватывает весь «материнский» массив. Складывающиеся таким образом новые, «дочерние» языковые массивы шаг за шагом обособляются от «материнского», хотя и продолжают сохраняться междиалектные связи в его пределах — в основном между соседними группами (ареально-генетические связи в терминологии Е. А. Хелимского). Данную стадию распада праязыка можно назвать «почкованием» дочерних групп (рис. 1, в). Эта стадия может завершиться окончательным обособлением «дочерней» группы (групп) и возникновением двух (или более) новых языков, один из которых, по сути дела, будет представлять собой остаток «материнского» праязыка.
Однако реальный ход дел, в большинстве случаев, по-видимому, этим не ограничивался: в конце фазы «почкования» носители «дочерних» языков должны были бы адаптироваться к факторам, положившим начало дезинтеграционных процессов (освоить новые виды экономики, новое природное окружение, включиться в состав возникающих политических образований и т. д.), благодаря чему сами начинали оказывать давление на группы «материнского» массива, не попавшие ранее под влияние дезинтеграционного фактора (сохранявшие более архаичный уклад и т. п.). В языковом плане (равно как и, собственно говоря, в социально-культурном) это давление облегчалось тем, что сохранялись ареально-генетические связи между «дочерними» и «материнскими» группами. Таким образом начиналась вторая фаза распада праязыка — фаза «поглощения» (рис. 1, г). Основное отличие её от предшествующей (если в качестве дезинтеграционного фактора рассматривать влияние чуждых в этноязыковом плане групп) состояло в том, что результатом первой фазы (в силу гетерогенности взаимодействующих языков) могло стать либо появление массива заимствований в «дочерних» языках, либо исчезновение «материнского» языка вследствие ассимиляции его, тогда как влияние не до конца обособившихся «дочерних» групп, благодаря сохраняющимся ареально-генетическим связям их с «материнским» массивом, могло приводить к постепенному распространению волн инноваций, возникающих в пределах «дочерних» ареалов, вглубь «материнского» массива (рис. 1, д), что, при продолжающемся действии дезинтеграционного фактора, могло в конце концов приводить к полному охвату всего «материнского» праязыкового ареала этими волнами, к вовлечению сохранявшихся ранее нетронутыми новым развитием диалектов праязыка в сферы влияния формирующихся «дочерних» языков (рис. 1, е). Таким образом процесс праязыкового распада находит своё завершение [6] .
6
Здесь был рассмотрен только один случай праязыкового распада: разделение, «материнского» праязыка на два «дочерних», замечательный тем, что именно он традиционно имеется в виду в большинстве палеолингвистических построений (фигура типа на схемах «родословного древа» языков). Описать все теоретически мыслимые ситуации распада не представляется возможным — принимая во внимание разнообразие дезинтеграционных факторов, неограниченное в принципе количество возникающих «дочерних» массивов, различные пути развития по линии «почкования»-«поглощения» на любой стадии процесса и т. д. Изложенные здесь наблюдения должны рассматриваться как модель, иллюстрирующая процесс распада праязыка, в отличие от «родословного древа» — схемы, отражающей результат исторического развития языков данной группы.
Важнейший вывод, который вытекает из изложенной здесь модели, состоит в том, что, поскольку в любом живом языке постоянно действуют центробежные силы (возникают ареально ограниченные инновации), сдерживаемые «в норме» центростремительными, и противоборство этих двух тенденций носит волнообразный характер, в том числе — и на разных стадиях распада языка, — постольку точно установить ту грань, когда в «материнском» языке возобладали центробежные силы (начался распад) или когда произошло замыкание кругов центростремительных сил в «дочерних» языках (распад закончился), практически невозможно даже при наличии письменных источников, документирующих этот процесс (см., например, «распад» древнерусского (= протовосточнославянского) языка или образование романских языков на базе позднелатинских диалектов). По-видимому, факт языкового распада (а следовательно — и его датировка) определяется не собственно внутриязыковыми причинами (лингвисты и сегодня не имеют инструмента для точного определения статуса той или иной языковой единицы как диалекта или отдельного языка, тем более ничего подобного не могло иметь места в прошлом), а исключительно социальными обстоятельствами, историческими причинами, которые приводят к тому, что в сознании людей, причисляющих себя к той или иной общности, закрепляется представление об обособленности, самостоятельности этой общности и её особом имени и, соответственно, — о самостоятельности их языка, язык получает имя [7] . Такими обстоятельствами могли быть миграции, приводившие к прекращению ареально-генетических контактов, вмешательство иноязычных групп (субстратные, адстратные или суперстратные влияния, приход иноязычного населения и образование территориального «клина» между диалектами праязыка), образование социально-экономических и политических организмов. Исследователь предыстории должен видеть за распадом праязыка социальные процессы.
7
Смотрите, например, ситуацию с коми языками, когда самый, с точки зрения лингвистики, обособленный из них — коми-язьвинский рассматривается как коми(-пермяцкий) диалект, а северные коми-пермяцкие говоры, в лингвистическом смысле гораздо сильнее отличающиеся от южных коми-пермяцких диалектов, чем от соседних коми-зырянских (верхневычегодского), считаются принадлежащими к коми-пермяцкому языку (см. [Баталова 1975:210—220; Баталова 1993:238—239]). Примерно аналогичная ситуация — с прибалтийско-финскими диалектами; в литературе постоянно упоминается о том, что так называемые диалекты обско-угорских языков представляют собой, по сути дела, самостоятельные языки [Хонти 1993а:300; Хонти 1993б:302], равно как и саамские «диалекты» [Хайду 1985:117], и т. д., и т. п.
Из сказанного выше следует, что многие, если не большинство, из групп носителей диалектов того или иного праязыка или языков, составлявших ту или иную праязыковую общность («материнский» массив в целом на рис. 1, а), не оставили прямых языковых потомков, будучи ассимилированы иными — родственными по языку или неродственными — группами. Применительно к уральской предыстории было предложено именовать эти (ассимилированные впоследствии и не оставившие прямых потомков-уральцев, особенности языка и культуры которых восходили бы к особенностям диалектов и культуры этих групп) праязыковые группы парауральскими, в отличие от непосредственных языковых предков сегодняшних уральцев — эндоуральцев (носителей праязыковых диалектов, составивших впоследствии системообразующие компоненты в сложении исторических уральских языков, особенности которых восходят к особенностям эндоуральских диалектов = диалектов зарождающихся «дочерних» массивов на рис. 1, а) [Напольских 1991:22—23]. Исторически парауральцы не только продуцировали различный субстратные явления в языках и культурах групп, ассимилировавших их, но и должны были сыграть важную роль в обеспечении ареально-генетических связей между отдельными прауральскими группами и ареальных связей уральцев с неуральскими группами. По-видимому, механизм таких связей не сводился исключительно к взаимодействию соседних прауральских групп друг с другом, а был более сложным, организованным в пределах обширных пересекающихся ареалов, образуемых как эндо-, так и парауральскими группами, а также — соседними группами неуральской языковой принадлежности, некоторые из которых могли переходить на уральскую речь, пользоваться ею как lingua franca и т. д., оказывая, таким образом, существенное влияние на развитие уральских языков, — они составляли третью категорию прауральцев — экзоуральцев.