Вы его видели, но не заметили
Шрифт:
Я поднялся. Было тошно слушать про вымышленный лагерь, который, даже не будь вымыслом, несомненно, был бы спален дотла людьми вроде Магистра из Надпочечника. Никому такая инициатива не была нужна: ни мученикам, ни главам других секторов.
– Уважаемый, если выберешься раньше меня, загляни на Черташинский рынок, спроси Слесаря и передай ему следующее: Моне сожалеет и хочет вернуться, сейчас он в аквариуме, – я обратился к опрятно одетому господину.
К вечеру его выпустили, оставив меня в камере наедине с наркоманом. Разговор у нас не клеился,
На следующее утро меня отвели в кабинет, где я был днем ранее. Там меня ждали старлей и пара молодых человек. Девушка морщилась, всем своим видом демонстрируя отвращение к этому месту. Казалось, что ее роскошные белоснежные волосы теряли свой блеск с каждой проведенной в помещении минутой. Рядом с ней стоял рослый мужчина, ее хахаль, усердно печатавший что-то в телефоне. Когда я зашел, он подскочил и махнул в мою сторону рукой.
– Этот?
Блондинка внимательно всмотрелась мне в лицо, а после закачала головой. Старлей приблизился и протянул лист бумаги, вверху которого было написано «Заявление».
– Узнаешь эту девушку?
Я закачал головой.
– Точно? В том же месте и в то же время, когда ты находился под мостом, у Игнатовской Елены был украден телефон марки «Эйпл». В золотом чехле. На сто двадцать восемь гигабайт.
– На двести пятьдесят шесть, – поправил мужчина, – четырнадцатая модель.
Я молча их слушал, не понимая и половины сказанного. У меня-то и телефона не было, так что их разговор казался мне чем-то заумным. Зато чувство, что мне шьют дело, было до боли знакомым.
– Посмотри на него. Присмотрись хорошо. Он это? – парень не унимался. Видимо, он хотел поскорее найти виновного и вернуться к своим важным делам.
– Говорю же, что нет. Тот был рыжим.
– Но, может, ты обозналась? Там ведь было темно!
– Нет, милый, на него падал свет от фонаря, и я видела его ухо. Оно было как бы… ну такое…
Она не могла подобрать слова, чтобы описать увиденного человека. Благо я мог. Я знал, что сдавать товарища – последнее дело, но встал вопрос: я или он. И я ни на миг не задумался.
Ван Гог был отличным мужиком, который отличался умением оказываться там, где не следует. Минувшим летом мы часто проникали в музеи. Ван Гог любил шататься по выставкам, прикидываясь не бездомным, а потрепанным жизнью представителем интеллектуальной городской прослойки. Так он описывал себя, когда кто-то придирался к нашему внешнему виду. Он отличался не только удивительными познаниями в живописи и искусстве, но и невероятным чувством стиля, как описал его корреспондент какой-то районной газетенки, узнав о жизни бездомного. После выхода статьи, где восхваляли острый ум и эрудированность Ван Гога, он стал местной знаменитостью. Ровно до того момента, пока не понял, что никому из читателей на самом деле до него не было дела. Получив свою порцию внимания и славы, он так и остался жить на улице, ходить на выставки, демонстрировать свою эрудированность, и пил. А когда он пил, то превращался из Ван Гога в обыкновенного Григория, способного учинить мордобой,
– Ухо будто только что сварено и запечено под сырной коркой, – выдал я и принялся описывать товарища во всех подробностях, которые только сумел вспомнить.
Они уставились на меня. Первым отреагировал старлей.
– Знаешь его?
– Рыжий. Левое ухо травмировано. Еще у него отсутствует фаланга на мизинце не помню какой руки. Мы зовем его Ван Гогом. Он работает у Старослесарской, недалеко от рынка.
– Я это проверю.
Мужчина с погонами записал информацию в блокнот и распорядился отвести меня обратно в камеру.
– Это точно не он? – услышал я брошенные вслед слова, горящего желанием поскорее найти виновника, мужчина-заявитель. Его голос звучал раздосадованным.
К вечеру за мной еще раз зашел дежурный и отвел в кабинет, где ранее проходил допрос. Мне вернули куртку и свитер, а на выходе вручили бумажку, где указывалось, что ко мне не имелось никаких претензий.
– Будешь писать заявление на поиск паспорта? – в дверях меня остановил старлей.
Я закачал головой.
– Ну смотри. Возьмут в следующий раз, могут и вовсе депортировать. В Мордовию ту же.
Но меня это не волновало. Что по себе означал этот кусок бумажки в бордовом переплете? Разве он говорил, кем я являлся? Глупость какая. Тридцать два листка, которыми-то и жопу не подотрешь, диктовали, кто ты, сколько тебе лет и какой ты национальности. Я был свободным человеком от рождения, и мне не был нужен ни паспорт, ни что-либо другое, подтверждающее это.
Глава 5
Часть 1. Глава 5
От лица Моне
20 февраля
Я сидел на вершине горы во дворе, где раньше располагалась социальная столовая. Недавно на ее месте открылся магазин секонд-хенда, но каких-то кардинальных изменений я не заметил. Что раньше счастливые бездомные выстраивались вдоль здания в надежде утолить голод, что сейчас очередь была наполнена людьми, также голодными и нетерпеливыми, разве что не из-за продуктов, а неуемного желания выглядеть лучше, чем стоящий впереди очереди сосед.
Рядом со мной сидел Белицкий. После того как я избежал ареста, мы виделись чаще обычного. Словно, старались наверстать упущенные встречи и разговоры. Один раз мы искали новую ночлежку, в другой – собирали бутылки и таскались по приемным пунктам. На этот раз Белицкий нашел почти не тронутый противень запеканки, который решил разделить со мной.
Я вынес из ближайшего магазина хлеб и ложки, и мы принялись уплетать за обе щеки, очевидно, посланный нам свыше ужин. Запеканка вызвала у меня приятные воспоминания о детстве. В детском саду, куда мать отводила меня крайне редко, чаще отдавая предпочтение пыльной кладовке, к завтраку всегда готовили запеканку с изюмом. Теперь же, когда я вырос, остались только воспоминания, вызванные случайной находкой.