Вы найдете это в библиотеке

Аояма Митико

Сэйтаро поднял глаза и посмотрел куда-то вбок. Было видно, что он глубоко задумался.

— Не то чтобы совсем не беспокоит. Вот Мураками Харуки дебютировал в тридцать лет. Когда мне было еще двадцать, меня всегда это подбадривало.

— Понятно.

— Но вот я уже достиг этого возраста, поэтому стал искать дальше. Дзиро Асада дебютировал в сорок.

— О, появилась десятилетняя отсрочка.

Сэйтаро искренне рассмеялся.

— Но когда мне исполнится сорок, можно и дальше искать. Для писателя возраст дебюта не ограничен. Просто, наверное,

наступает тот самый удачный момент, и у всех он в разном возрасте.

Щеки Сэйтаро немного покраснели.

Он предложил обменяться контактами в мессенджере, и мне впервые пришлось установить приложение на мобильный.

На следующий день, как и рекомендовала Комати, я отправился в библиотеку.

В читальном зале было пусто. Иногда заходили пожилые посетители, но в основном было тихо. Когда я пришел, Комати, ничего не сказав, положила «Визуальные свидетельства эволюции» на стойку. На книгу была надета резинка, под которой прикреплена карточка: «Взята для чтения». И правда, выходит, я могу читать ее в любое время, когда хочу. Я сел за столик перед стойкой и открыл книгу.

На первой странице предисловия в глаза бросились слова «естественный отбор», я вздрогнул. Это мы изучали еще в школе. Остаются лишь те, кто может приспособиться к среде, а те, кто не могут, естественным образом исчезают… Такая теория. А еще одна фраза вызвала во мне тоскливое чувство.

Благоприятные мутации сохраняются, а неблагоприятные устраняются.

Благоприятное или неблагоприятное.

Кто это решает?!

С беспокойством я продолжал читать дальше, пока не натолкнулся на неизвестное мне имя — Уоллес.

Переворачивая страницы, я все больше склонялся над книгой.

Всем известно, что теорией эволюции занимался Дарвин. Чарлз Дарвин описал ее в книге «Происхождение видов». Но в его тени работал еще один исследователь — Альфред Рассел Уоллес. Он был ученым-натуралистом, на сорок лет младше Дарвина.

Оба были учеными, энтузиастами, любили исследовать насекомых. Но их жизненные ситуации и характеры были абсолютно разными.

Дарвин обладал состоянием, Уоллес испытывал финансовые трудности. Независимо друг от друга каждый из них вывел теорию эволюции, происходящей в результате естественного отбора.

Однако в те годы основной концепцией был креационизм, описанный в Библии. Все в этом мире считалось созданным Богом или Творцом, а все, кто выдвигали иные теории, подвергались жестокой критике.

Дарвин опасался открыто выступать, а Уоллес написал статью без раздумий. Это стало толчком для Дарвина. Если не хочешь потерять право первенства в теории, которую вынашивал столько лет, нужно ее опубликовать, — так Дарвин принял решение.

Сомневавшийся до этого, он поспешно занялся публикацией «Происхождения видов». И теперь его имя и название книги известно каждому.

Я бежал по строчкам глазами, испытывая сложные чувства, а когда дошел до слов Уоллеса о Дарвине: «Мы с ним были хорошими друзьями», покачал головой.

Неужели

этого для вас было достаточно, господин Уоллес?

Это ведь вы первым бросили вызов и опубликовали свою теорию. Но в результате в истории осталось имя Дарвина — как такое можно принять?

Когда я учился в школе дизайна, со мной тоже иногда происходило подобное. Был парень, который, мельком посмотрев на мою работу, копировал композицию или части рисунка. А поскольку он гораздо лучше меня рисовал, его всегда высоко оценивали. Идею придумывал я, а он просто присваивал ее себе.

Я страдал, но вслух ничего не говорил. Ведь он мог ответить: «Я тоже это придумал» — так бы все закончилось. Выходит, кого признают окружающие, тот и выигрывает. Я глубоко вздохнул и перевернул страницу.

На весь разворот была фотография окаменевшей птицы. В комментарии было написано, что это конфуциусорнис мелового периода. Оба крыла распахнуты — казалось, что птица лежит. Клюв полуприкрыт. Увидев чудом сохранившиеся окаменелости, по которым можно воссоздать внешний вид, я почувствовал соблазн нарисовать ее. Давно со мной такого не было. Хотелось побыстрее взять карандаш — руки просто чесались.

Я вспомнил, что между страниц заложена бумажка, которую мне тогда распечатала Комати. Я встал, подошел к стойке и попросил у Нодзоми шариковую ручку.

Оборотная сторона листа с распечатанным текстом, черная ручка.

Этого достаточно. Рассматривая окаменелость конфуциусорниса, я аккуратно срисовывал.

Я больше ничего не чувствовал. На кончике шариковой ручки рождалась птица. Скоро я в нее вдохну жизнь.

Я не просто срисовывал, мое воображение вело меня дальше. Этот скелет птицы будет живым. Кончики крыльев превратятся в острые серпы, которые будут карать всякое зло. Несмотря на зловещий вид, это существо отстаивает справедливость, пусть об этом никто и не знает. В пустых глазницах живут маленькие-маленькие золотые рыбки.

Я продолжал рисовать, позабыв обо всем на свете. Нодзоми незаметно подошла ко мне и громко воскликнула: «Ого!» Я вздрогнул. Я знаю, что последует за этим «Ого!» — наверняка «Какая гадость!».

Однако у Нодзоми блестели глаза, и она произнесла:

— Сенсей, смотрите! Хироя-сан ну очень классно рисует!

Оттого что она сказала совсем не то, что я ожидал, я вновь изумился. Наверное, когда Нодзоми заполняла мою карточку, запомнила и имя, но все же было удивительно, что она назвала меня по имени и похвалила работу.

Комати неторопливо поднялась и вышла из-за стойки. Покачиваясь, она добралась до стола и встала рядом со мной.

Комати что-то хмыкнула, а потом низким голосом проговорила:

— Невероятно оригинально. — Она одобрительно кивнула.

Нодзоми продолжила:

— Может быть, вам надо на какой-нибудь конкурс свои работы отправить?

— Да нет, ничего не выйдет.

Я хотел было скомкать лист, но Нодзоми поспешно меня перебила:

— Нет, пожалуйста, не выбрасывайте. Вы могли бы отдать его мне?