Вятские парни
Шрифт:
— Аркаше поручим составить программу и вести конферанс, — сказал Федос.
— Постой, постой! — дернулся Аркаша. — Помилуйте, какой из меня конферансье? Нужно быть остроумным и все такое…
— Не смей ломаться! — возразила Женя и погладила Аркашу по голове. — Ты такой симпатичный… и за словом в карман не полезешь.
Новый знакомый
Через неделю конкордисты дали в одном из лазаретов концерт. Раненым он понравился. Особенно дружными хлопками наградили Кольку и Доньку за
После концерта к Кольке и Доньке подошел, опираясь на палочку, худощавый раненый. Бумазейный халат мышиного цвета был просторен и почти до полу. Однако одеяние не смущало солдата. Он, видимо, и в больнице не переставал наблюдать за своей внешностью: темные волосы были гладко зачесаны назад, впалые щеки тщательно побриты, и только колючая щетинка темнела над губой. Запахиваясь в свою хламиду с поповскими рукавами, солдат улыбался. Серые глаза светились добротой:
— Хорошо вы, ребята, пляшете… Раззадорили меня. Если б не нога, познакомил бы с питерской «барыней». Вы кто такие будете?
— Я в гимназии учусь, а он — рабочий. Полиграфист.
— А слесарей среди вас нет?
— Я слесарь! И я! — ответили Тимоня и Вечка.
Солдат, закатав рукава, подал руку:
— Коллеги, значит! Давайте познакомимся. Щепин Иван с Путиловского из Питера. Слыхали о Путиловском?
— Краем уха слышали. Наша фамилия Сорвачевы — я Вечка, а он братуха, Тимофей. Оба железнодорожники, слесарим.
Федос, Аркаша, Колька, пожимая руку солдата, назвали себя.
Щепин, слегка прихрамывая, вышел в коридор проводить новых знакомых. Отпустив девушек и Цыпкина, задержались у окна.
— Кто курящий? — спросил солдат. — Могу угостить махорочкой.
— Постой, у меня папиросы есть, «Роза», — Тимоня стал шарить в своих карманах.
— Спасибо. Я к полукрупке привык, — Щепин виртуозно свернул из газетного обрывка «козью ножку».
— Вот, ребята, какое дело. Недели через две меня, наверное, выпишут отсюда. Кость срослась, но прихрамывать буду. Если не уволят по чистой, так должны дать отпуск. Не найдется ли временно в ваших мастерских работа? Не знаете?
— Нам слесаря нужны, — уверенно сказал Агафангел. — Только тебе у нас, пожалуй, после Питера не понравится. Грязно, зимой — холодина, и вообще…
— Питер хорош, слов нет. Хорошие там у меня товарищи были. Может, кто и остался. Но раз попал в Вятку, хочется малость пожить здесь, — Щепин закутался табачным облачком. — А вы все на возрасте, ребята. Не таскали вас еще к воинскому начальнику?
— От шинели не сбежишь, — за всех ответил Донька. — Похлебаем и мы из солдатского котелка.
— Да-а… Прольется еще немало крови и слез… А где мне, ребята, разыскать вас, когда выпишусь?
— Ты после комиссии прямо к нам на квартиру, — сказал Тимоня. — Разместимся как-нибудь. Живем от работы недалеко. — Он назвал адрес, — до мастерских — рукой
— Да, да, конечно, разместимся, — сказал Вечка.
Щепин благодарно пожал им руки.
— Что ж, нагряну… Спасибо, братцы. Смотрите, хлопот не доставлю. Не бабник, не пьяница.
— А может ко мне? — вмешался Федос. — У меня удобнее. Будете жить в отдельной комнате. Библиотека!
— Ой, уж больно шикарно выйдет. Ты что, из богатой семьи?
Федос замялся:
— Отец у меня… да он помер. Осталась квартира.
— Где живешь? — спросил Щепин.
Федос объяснил.
— Не подойдет, пожалуй, дружище. Я в углу Сорвачевых временно пригреюсь. А за радушие спасибо. И в гости к тебе приду, непременно приду.
В тот же день под вечер у Федоса на квартире Донька неожиданно заявил, что он не станет больше плясать «барыню» в лазаретах.
— Стыдно мне, здоровяку, перед калеками ногами дрыгать.
Колька согласился с Донькой:
— У меня тоже было такое состояние, даже в тот момент, когда безногие и хромые откровенно хлопали нам. Такое время теперь — довольно забавничать.
Женя стала с жаром доказывать, что концерты в лазаретах очень нужны:
— Вы только посмотрели бы, как глаза у раненых оживились. Надо, надо продолжать.
Но Донька и Колька уперлись на своем, как их ни упрашивали.
В тот вечер конкордисты разошлись не очень довольные друг другом.
В ближайшее воскресенье около полудня появился на ковырзинском дворе Щепин с Тимофеем и Вечкой.
Военная форма, тонкие усики преобразили Щепина. Затянутый солдатским ремнем с начищенной медной бляхой, он казался бравым, лишь хромота выдавала, что солдатик — инвалид.
— Ух ты! — воскликнул Колька, здороваясь со Щепиным. — Если б у вас из-под козырька еще казачий чуб, были бы как знаменитый Кузьма Крючков.
Щепин поморщился:
— Какой там Кузьма. Не хочу быть Кузьмой. Думал, демобилизуют после ранения, да нет, сунули в хозяйственную команду вашего 106 пехотного батальона. Что делать будем, братцы, дальше? Куда двинемся? У меня увольнительная до вечерней поверки.
— К Федосу пойдемте, он ждет, — ответил Колька.
Когда шли по Московской, Щепин часто останавливался, с прищуркой смотрел на солнце, на дома, всматривался в лица прохожих и улыбался. Дышал он глубоко, всей грудью, словно с наслаждением, и с радостью пил чистый, студеный воздух.
— Эх, братцы-ребятцы, — сказал он, обняв Кольку и Вечку за плечи. — Хорошо, что мы с вами встретились. И такое у меня сейчас чувство, что вот здесь, в вашей Вятке, снова я жизнь начинаю.
Почему-то смотреть на Щепина, быть рядом с ним Кольке было очень приятно. В солдате была и простота, и подкупающее прямодушие и угадывалась какая-то загадка.
Сорвачевы обращались к нему по-свойски, как к своему брату-слесарю. А Колька так, как Сорвачевы, не мог. Простецкое обращение Сорвачевых к этому человеку его коробило, казалось неуместным.