Выбирая свою историю."Развилки" на пути России: от Рюриковичей до олигархов

Соколов Никита

Для мужиков и царь, и Учредительное собрание стояли в одном ряду, как символы верховной власти; о функциях и задачах этого ор­гана никто не знал. Надежды крестьян на то, что Учредительное соб­рание могло бы дать им лучшую жизнь, мало чем отличались от на­дежд на «доброго царя»; поэтому в сознании российских обывателей 1917—1918 гг. вполне мог умещаться лозунг: «Царь и Советы!».

Сотни приговоров волостных крестьянских сходов и резолюций Советов говорят о проблемах, на деле тревоживших крестьян: тяжкие поборы и налоги, мобилизации, конфискации лошадей, скота, телег, теплой одежды; вопросы же гражданских прав и представительной демократии селян не волновали. Воззвания повстанцев перечисляют, против чего они выступали; но будущее устройство они представляли себе весьма неясно: «дать народу спокойную жизнь», «полную власть передать самому народу», «только выборные от всего народа в этом собрании установят порядок».

«Урожай

хлебов за 1918 год получился ничтожный, так как посев яровых вследствие холодной погоды происходил позд­но; осенью застали заморозки. Ржи у меня было 184 снопа, ячменя 147 суслонов, выпало хлеба всего 40 пуд. Состоя на службе при Волисполкоме, осенью 1918 г. я был зачислен со­чувствующим коммунистической партии и записался в чис­ло активных коммунистов, так как партийной программы мне было вовсе незнакомым, но за признание религии в декаб­ре того года меня из партии исключили. Осенью 1918 года у меня конфисковали бесплатно хлеба 7 пуд. Весной и летом 1919 г. я отпустил по учету 4 пуда в Волисполком, и сам я добровольно раздавал за ничтожную пла­ту местным гражданам более 60 пуд. ... Урожай хлеба за 1919 год у меня получалось ржи 342 снопов, выпало 32 пуд., ячменя 82 суслона, выпало 47 пуд. 1(14) ноября в Устъ-Кулом прибыли и заняли белогвардейцы, которые значительное количество коммунистов заарестовали и отправляли в Пе­чорский край. 2(16) января 1920 года вечером белогвардейс­кие начальники и милиция взяли меня под арест как сочув­ствующего коммунистической партии и советского служа­щего и сразу же отправили под конвоем на Печору. Многие коммунисты и арестованные в Печоре были расстреляны. 7(20) января мы прибыли в Троицко-Печорское, и заключили нас под арест с военным караулом. 15(28) января меня из-под ареста освободили. Домой прибыл 19 января. Во время нахождения под арестом в Троицка-Печорском я видел раз во сне образ св. Николая Чудотворца, сияющий необыкновен­ным светом, величиной лик бога в человеческий рост... 1 марта 1920 г. красноармейцы прорвали с боем Аныбский белогвардейский фронт, белогвардейцы были выбиты, и Устъ-Кулом остался под советской властию. Я был вновь мобилизован на службу делопроизводителем Усть-Куломского волостного отдела записей актов гражданского состоя­ния. Урожай хлебов в 1920 г. получился хороший. Уменя бы­ло ржи 372 снопа, ячменя 140 суслонов. Выпало ржи 27 пуд., ячменя 67 пуд., всего 94 пуда. В конце 1920 года у ме­ня конфисковали в счет поставки 4 пуд. хлеба и одну корову бесплатно, каковая конфискация чувствительно отразилась настроению моего семейства. ..>> — так эпически спокойно описал всю историю Гражданской войны в далекой северной деревне крестъянин-книгописец Иван Степанович Рассыхаев: сначала урожай — затем «политика» (Дневные запискш устъ-куломского крестьянина И. С. Рассыхаева (1902-1953). М, 1997. С. 38-39).

К переменам в политике крестьянин относился примерно так же, как к природным явлениям и стихийным бедствиям. Но власть, по его мнению, должна вести себя «по-божески». Ее «неправедное» поведе­ние включало механизм перехода от смирения к бунту. Но бунт — это не сознательное неповиновение граждан; его цель — не изменение по­литического режима, а демонстрация (если не самому государю или Ленину, то хотя бы губернским начальникам) справедливости своих требований. Как только бунтари убеждались, что власть сильна, про­исходил обратный переход: достаточно было нескольких выстрелов в воздух, и крестьяне разбегались, сдавая оружие.

Отряды «зеленых», состоявшие из дезертиров белых и красных армий, часто становились ядром крестьянских выступлений против большевиков и белогвардейцев, но об организации собственной влас­ти «третьей силы» вряд ли задумывались — большая их часть продол­жала мыслить по-крестьянски. Пожалуй, только в последних восста­ниях, таких, как «антоновщина», можно заметить попытку создать «альтернативные» и, главное, действенные властные структуры. Но было поздно — в это время бунтам, едва охватывавшим одну-две гу­бернии, уже противостояла мощная машина централизованной дик­татуры. В итоге крестьянское движение завершалось действиями ба­тек-атаманов — Куреня-«Смерти Ангела», Карася, Маруси и прочих, проникнутых духом «казацкого романтизма» (как выражаются иные национальные историки), т. е. грабивших всех без разбора.

В стране не оказалось политической партии, способной возгла­вить разрозненную и стихийную борьбу крестьян; для этого нужно было не только время, но и массовая организация, печать. Эсеры (как правые, так и левые), программа которых была наиболее близка крестьянству, не имели ни единого руководящего центра, ни низовых ячеек, способных противостоять «пролетарской диктатуре». Они даже не смогли возглавить «Союзы трудового крестьянства» — массовые беспартийные крестьянские организации, возникшие в разных регио­нах России и принимавшие участие в крестьянских

восстаниях.

Война дорого обошлась крестьянам: по современным, весьма приблизительным подсчетам, на 100 тыс. убитых комбедовцев и про­чих советских служащих и явно не меньшее число погибших красно­армейцев приходится 1 млн человек расстрелянных повстанцев и «зе­леных»; умерло в тюрьмах, пало от красного террора и в результате уничтожения мирного населения в зоне восстаний примерно 5 млн человек, как раз наиболее активных и самостоятельных, кто мог стать опорой «третьего пути».

Для большевиков ценой победы стало отступление от форсиро­ванного строительства коммунизма к либерализации экономической политики; не случайно партийные публицисты называли НЭП «Брест­ским миром, заключенным с крестьянством». Появление этой альтер­нативы военному коммунизму и было главным результатом крестья­нской войны. Но одновременное «упрощение» социальной структуры (с устранением дворянства, «буржуев», городских слоев, офицерства, казачества) и возрождение в ходе «черного передела» общинного тра­диционализма способствовали — в сочетании с «диктатурой пролета­риата» — совсем другому пути.

Подробнее на эту тему:

Гражданская война в России: «круглый стол» //Отечественная история. 1993. № 3.

Осипова Т.В. Российское крестьянство в революции и Гражданской войне. М., 2001.

Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ. 1918—1922: Документы и материалы. М., 1998. Т. 1.

Голицын В.Л. «Бессмысленный и беспощадный»? Феномен крестьянского бунтар­ства: 1917-1921 гг. М., 2002.

1928 — Соблазн большого скачка

В ночь с 11 на 12 июля 1928 г. в кремлевской квартире Николая Бу­харина состоялась его тайная встреча с уже исключенным из партии Львом Каменевым. Обсуждали невиданно обострившиеся экономи­ческие и общественно-политические проблемы советского режима. В результате срыва хлебозаготовок страна была на грани введения кар­точек. Троцкий со своими сторонниками был выслан в Алма-Ату. Шла последняя крупная внутрипартийная баталия 1920-х годов — борьба с так называемым «правым уклоном». Сталинская программа форсированной индустриализации за счет ограбления деревни через принудительно создаваемые колхозы противостояла бухаринской идее сбалансированного развития индустриального и аграрного секто­ров на базе кооперации индивидуальных крестьянских хозяйств и «врастания» крестьянина в социализм.

Впоследствии Каменев записал основные моменты этого разгово­ра. Бухарин дал свой прогноз развития событий в случае победы ста­линского варианта — как для своих сторонников, так и для партии и страны в целом: «Мы считаем, что линия поведения Сталина ставит под опасность всю Революцию. Мы можем погибнуть вместе с ней. Существующие расхождения между нами и им неизмеримо серьезнее всех тех, какие мы имели в прошлом с вами... Вот уже несколько не­дель, как я не разговариваю со Сталиным. Это — беспринципный инт­риган, ни перед чем не останавливающийся, чтобы удержаться у влас­ти. Он меняет теорию в зависимости от того, кто должен быть удален в настоящий момент... Он сейчас уступил, но чтобы лучше нас заду­шить. Мы это понимаем; он маневрирует с целью изобразить нас ви­новниками раскола...

Что касается его политической линии, то она такая: 1) капитализм рос либо за счет колоний, либо при помощи займов, либо в силу эксплуатации рабочего класса. Колоний у нас нет, займов нам не да­ют, стало быть, наша база: дань с крестьянства... 2) чем больше раз­вивается социализм, тем сильнее крепнет сопротивление... 3) если надо взять дань и сопротивление будет возрастать, нужна твердая власть. Самокритика не должна касаться власти, а лишь исполнителей...

В результате получается полицейский режим. Теперь уже речь идет не о том, чтобы искать козлов отпущения, а решается, действи­тельно, судьба революции. Все может погибнуть от таких теорий... Ночами я думаю иногда: "Имеем ли мы право молчать? Не недостаток ли это мужества? ". Но прихожу к заключению: надо действовать осто­рожно. В пятницу доклад Рыкова. Мы поставим точку над "и". Я дам серию статей в "Правде". Нужно, чтобы партия поняла, куда он ведет ее... И в то же время колебания: следует ли выступать открыто или не следует? Если выступать, он задушит нас по вопросу о расколе. Если не выступать, он задушит нас хитрой шахматной игрой и отыграется на нас, свалив на нас ответственность, если не будет хлеба в октябре». На вопрос Каменева, на что Сталин рассчитывает, чтобы выполнить план по хлебозаготовкам, Бухарин ответил — «на возвращение к чрез­вычайным мерам перед лицом повторяющихся затруднений». И под­вел такой итог беседе: «И это — военный коммунизм и задушение».