Выбирая свою историю."Развилки" на пути России: от Рюриковичей до олигархов

Соколов Никита

Вот что писали в 1929 г. уральские крестьяне в газету «Правда»:

«.. .Вы сто миллионов крестьянства опозорили — далее некуда. Во вре­мя хлебных заготовок что не проделывали: плевали в глаза, бороду дергали — все не опишешь. Вам уже некого стало грабить, вы набро­сились на трудового крестьянина. Ведь народ отошел не от советской власти, а от дурных поступков. Кто не шел в коммуну, отбирали книжки общепотребительские, налагали по 200—300 руб. целевые. Социализм и коммунизм затеяли еще рано, когда настроете машин, тогда может поскорее все будет. Пишете закрепить колхозы, что это за слово «закрепить»? Это разве времена Екатерины великой, которая писала, чтобы люди не переходили от помещика к помещику? ...Вы с намерением делаете все это, чтобы подорвать советскую власть. Еще предупреждаем, будем воевать другой раз, но уже не так, как воева­ли. Вы сделайте по всей России машинные товарищества, они самые подходящие для крестьян и для государства. Весь народ в машинные товарищества пойдет охотно, и весь секрет: народ забудет скоро все обиды. Еще просим взять власть у несознательного элемента и дать

ее честным середнякам, тогда Россия будет спасена от страшной беды, которая уже над головой. Мы все партизаны, да здравствует трудовая крестьянская советская власть, да здравствует свободный народ.

...Дорогой редактор, к тебе великая просьба, мы все партизаны Верхнетеченского района, деревни Анпоговой, спаси Россию пока не поздно, у нас не хватает более терпенья».

В стране утвердилась командно-мобилизационная хозяйственная модель, ставшая экономической основой тоталитарного режима. Произошло то, о чем предупреждали в 1925—1927 гг. Чаянов и Бу­харин: сталинская программа коллективизации «во имя прогресса» фактически сломила социальную силу крестьян, «перекачала» их ре­сурсы в индустриальное строительство, в армию и на нужды государ­ственно-партийного аппарата, который многое воспринял в своих действиях по отношению к крестьянам от раннего колониализма в его самых тяжелых и неэффективных формах.

Но если бы в 1928 г. у Бухарина и других оппозиционеров хвати­ло духу стать гражданами, а не рабами партдисциплииы... то, может быть, в народе не возникло бы такого объяснения названия ВКП(б) — «Второе Крепостное Право (большевиков)».

Подробнее на эту тему:

Вишневский А.Г. Серп и рубль: Консервативная модернизация в СССР. М., 1998. Пшпельсон Е.Г. Нэп и советская политическая система. 20-е годы. М., 2000. Горинов М.М. НЭП: поиски модели развития. М., 1990. КоэнС. Бухарин: Политическая биография. 1888-1938. М., 1988. Нэп: приобретения и потери. М., 1994.

Цакунов С.В. В лабиринте доктрины: Из опыта разработки экономического курса страны в 1920-е годы. М., 1994.

Шанин Т. Три смерти Александра Чаянова // Социологические исследования. 1995, № 1;или

http//www.yabloko.ru/themes/History/Shanin/3-deaths-of-chaynov.htm/

1968 — «Я — могу — говорить!»

25 августа 1968 года в Москве на Красной площади, в самом сердце столицы и в ста метрах от Кремля, над сенатским куполом которого развевалось красное знамя с серпом и молотом, произошло невероят­ное. Это была политическая демонстрация в поддержку «пражской весны» — попытки радикальных демократических преобразований, закончившейся вводом советских войск в Чехословакию. Семь чело­век — Константин Бабицкий, Лариса Богораз, Наталья Горбаневская, Вадим Делоне, Владимир Дремлюга, Павел Литвинов и Виктор Файнберг — сели на парапет у Лобного места и развернули изготов­ленные дома плакаты. На них было написано: «Да здравствует сво­бодная и независимая Чехословакия!» по-чешски и «Позор оккупан­там!», «Руки прочь от ЧССР!», «За вашу и нашу свободу!» по-русски. Демонстрация продлилась несколько минут, которые потребовались, чтобы до Лобного места добежали сотрудники КГБ (Комитета госу­дарственной безопасности, преемника ВЧК—ГПУ—НКВД) в штат­ском, дежурившие на Красной площади в ожидании выезда из Крем­ля чехословацкой делегации. Плакаты вырвали из рук демонстран­тов, а их самих, несмотря на то, что никто не сопротивлялся, избили и затолкали в машины. В октябре состоялся суд, по приговору которо­го «за антисоветскую деятельность» двоих отправили в лагерь, троих—в ссылку, одного — в психиатрическую больницу. Горбаневскую, у которой был грудной ребенок, отпустили. Несмотря на цензуру и всеобщее молчание, об этой демонстрации узнали в СССР и во всем мире. Узнал о ней и народ Чехословакии, перед лицом которого семе­ро смельчаков спасли честь России и россиян — ценой собственного благополучия, здоровья, а для некоторых из них и жизни.

Горстка людей выбрала и реализовала альтернативу — стать сво­бодными гражданами в несвободной стране. Горстка граждан показа­ла всем остальным, как это делается, и навсегда впечатала этот опыт в память нации. Обратившись к герценовскому лозунгу времен второго польского восстания 1863— 1864 годов — «за вашу и нашу свободу!» — они не только продолжили традицию гражданского сопро­тивления и независимого противостояния неправой власти, но и на­чали вновь тот процесс, о котором писал Герцен применительно к ни­колаевской эпохе — «под личиной наружного рабства свершалось вну­треннее освобождение». Десятки сопротивлявшихся в 60-е годы превратились в сотни в 70-е и изменили не только советскую ментальность, но и жизнь в 80-е. Их было меньшинство, но по закону, сформулированному социологом Вильфредо Парето, для начала перемен в стране должна накопиться «критическая масса» в 20% несогласных граждан. Когда после описанных событий прошло двадцать лет и вы­росло новое поколение, началась перестройка. Годы брежневского «застоя» в значительной степени подготовили ее грузом накопивших­ся проблем и противоречий, а также складыванием форм и кадров са­мой различной оппозиции и несогласия. Как кричал в своих песнях Владимир Высоцкий, «и ни церковь, ни кабак —/ ничего не свято!/» Нет, ребята, все не так!/ Все не так, ребята...».

«Новый курс» Брежнева

Смена руководства КПСС в 1964 году в разных кругах была встречена по-разному. Одни ожидали реставрации былых порядков и корректи­ровки «волюнтаризма и субъективизма» Хрущева, другие надеялись на продолжение

десталинизации, которой на XXII съезде КПСС был, по-видимому, дан новый импульс (вынос тела Сталина из Мавзолея, пере­именование Сталинграда в Волгоград, так и не выполненное решение о сооружении на Красной площади памятника жертвам политических репрессий). Главный редактор «оттепельного» журнала «Новый мир» Александр Твардовский в программной статье первого номера за 1965 год писал: «Мы приветствуем споры, дискуссии, как бы остры они ни были, принимаем самую суровую и придирчивую... критику. Мы счи­таем это нормальной жизнью в литературе. И сами не намерены укло­няться от постановки острых вопросов и прямоты в своих суждениях и оценках. На том стоим». Резонанс статьи был огромный, и спустя не­сколько месяцев в «Известиях» появился ответ другой стороны — статья известного скульптора, автора знаменитых монументов Мамаева курга­на Евгения Вучетича. Он предупреждал, что «есть правда и есть только видимость правды, есть правда факта и правда явления. И надо обладать острым, проницательным взглядом художника, чтобы отделить од­ну от другой». Деление правды на разряды (прямо по Булгакову — «кароши люблю, плохой — нет»), конечно, готовило отказ от нее вообще. Имя автора статьи о «двух правдах» быстро стало нарицательным, а са­ма она воспринималась как манифест консерваторов. Развитие этого направления в 60-е годы не встретило серьезного сопротивления «на­верху», да и номенклатура устала от перемен с непредсказуемыми по­следствиями и жаждала стабильности.

Взамен утопически-мобилизационой хрущевской идеи о построе­нии коммунизма к 1980 году партийными идеологами выдвигается те­ория «развитого социализма» как высшей, наиболее зрелой его стадии (впервые озвучена Брежневым в 1967-м вошла в преамбулу Консти­туции 1977 года). Соответственно, вся система общественных отно­шений стала рассматриваться под углом зрения соответствия «крите­риям зрелости». Началась обычная российская подгонка действитель­ности под желаемую схему. По словам историка Е.Ю. Зубковой, «если проследить развитие основного потока нашей общественно-по­литической литературы с конца 60-х годов, нетрудно заметить, как постепенно "мельчали" недостатки, "исчезали" трудности, растворя­лась связь между понятиями "антагонизм" и "социализм", зато рос­ли "успехи" и "достижения"». А когда грянул август 1968 года, побе­да консервативных сил стала очевидна даже оптимистам. По словам сотрудника Твардовского Александра Кондратовича: «Более мрачного года, чем 68-й, я не знаю. Был 37-й, но он был скрыт для многих. Был 52-й, но 53-й унес Сталина, и забрезжила надежда. 68-й — крах по­следних иллюзий и надежд».

Какие же обстоятельства мешали реальному реформированию об­щества? Партийно-государственная номенклатура, сосредоточив в своих руках всю полноту экономической и политической власти, не была заинтересована в сколько-нибудь серьезных переменах. Отсут­ствовали уничтоженные еще в 20—30-х годах самоорганизующиеся социальные механизмы, способные составить альтернативу государственной монополии на власть и собственность: рыночное саморегу­лирование, многообразие форм общественного самоуправления и т.п. Массовые репрессии и идеологическая обработка общественного со­знания способствовали складыванию у миллионов советских людей не только конформистского подхода к окружающим их порядкам, но и консерватизма, основанного на боязни проявить политическую инициативу. Примитивизация представлений о социализме при Ста­лине вела к такому его восприятию, когда за лозунгом коллективизма не оставалось места для соблюдения прав и интересов конкретной че­ловеческой личности. Даже в школьных букварях обязательно под­черкивалось, что «я» — последняя буква алфавита». Идея уравнитель­ности на деле оборачивалась равенством в нищете (но при сохране­нии невиданных льгот и привилегий для партийно-государственной элиты). Все это сформировало у большинства советских людей пред­ставление о том, что социализм может быть только таким и терпеть надо ради светлого будущего, если не собственного, то хотя бы детей и В1гуков. Как пелось в популярной песне, «жила бы страна родная, и нету других забот».

После снятия Хрущева новое руководство (первый секретарь ЦК КПСС Леонид Брежнев, председатель Совета Министров Алексей Ко­сыгин, председатель Президиума Верховного Совета СССР Николай Подгорный) выступило за проведение экономической реформы. Это была очередная попытка добиться стимулирования промышленного и сельскохозяйственного производства без изменения основ админист­ративно-командной системы управления и отказа от внеэкономичес­кого принуждения. О таковых устремлениях еще М.Е. Салтыков-Ще­дрин писал: «Ищут путей, как бы превратить убыточное хозяйство в доходное, не меняя оного».

Реформа началась в марте 1965 г., когда были приняты меры по решению социальных проблем села, частичному использованию эко­номических методов управления, повышению закупочных цен на сельскохозяйственпую продукцию. Однако главный акцент в полити­ке на селе был все же сделан на повышение роли Министерства сель­ского хозяйства в планировании и руководстве производством, а так­же увеличение капиталовложений и списание долгов колхозов.

Тем не менее в результате реформы уже в 1970 году совокупная рентабельность совхозного производства составила 22%, а колхозно­го — 34%. Однако, по мере свертывания линии на развитие внутрен­них стимулов крестьянина к труду, даже несмотря на многомиллиард­ные вливания (в 1966-1980 годах в сельское хозяйство было направ­лено около 400 млрд. руб. капиталовложений), уже к началу 80-х годов колхозы и совхозы оказались в целом убыточными. Отставание социальной сферы на селе усилило отток населения в города. Введе­ние стабильных денежных окладов колхозникам привело к росту индифферентности, падению стимулов к труду. В результате за 25 лет (1964—1988) освоенная пашня сократилась на 22 млн га. Потери сельскохозяйственной продукции составляли от 20 до 40% от урожая. Страна столкнулась с серьезными перебоями в продовольственном снабжении.