Выбирая свою историю."Развилки" на пути России: от Рюриковичей до олигархов

Соколов Никита

Вот как вспоминал об этом будущий революционер и анархист, а тогда паж второго класса Пажеского корпуса князь Петр Кропоткин: «Я лежал еще в постели, когда мой денщик Иванов вбежал с чайным подносом в руках и воскликнул: — Князь, воля! Манифест вывешен в Гостином дворе... — Ты сам видел манифест? — Да. Народ стоит кру­гом. Один читает, а все слушают. Воля!

Через две мшгуты я уже оделся и был на улице. — Кропоткин, во­ля! — крикнул входивший в корпус товарищ. — Вот манифест. Мой дядя узнал вчера, что его будут читать за ранней обедней в Исаакиевском со­боре. Народа было немного, одни мужики. После обедни прочитали и раздали манифест. Когда я выходил из собора, много мужиков стояло на паперти. Двое из них, в дверях, так смешно мне сказали: "Что, барин? Теперь фиють!" Товарищ мимикой передал, как мужики указали ему дорогу. Годы томительного ожидания сказались в этом жесте выпрова­живания барина. Я читал и перечитывал манифест. Он был составлен престарелым московским митрополитом Филаретом напыщенным язы­ком. Церковнославянские обороты только затемняли смысл.

Но то

была воля, без всякого сомнения, хотя и не немедленная. Крестьяне оставались крепостными еще два года, до 19 февраля 1863 года; тем не менее было ясно одно: крепостное право было уничтоже­но, и крестьяне получают надел. Им придется выкупать его, но пятно рабства смыто. Рабов больше нет. Реакции не удалось одержать верх».

Выработанные в бюрократических муках и яростной борьбе «от­купного торга» (по словам Петра Валуева) условия отмены крепостно­го права были крайне сложными. Суммировать их можно в четырех главных пунктах: личное освобождение, наделение землей, выкупная операция, крестьянское самоуправление. Крестьяне получили долго­жданную личную свободу и ряд гражданских прав (заключать сделки, открывать торговые и промышленные заведения, свободно вступать в брак, переходить в другие сословия и т. д.). Но полноправным сосло­вием они не стали: оставались рекрутские наборы, подушная подать, телесные наказания. Кроме того, на период «временнообязанного сос­тояния» (т. е. до перехода на выкуп) за помещиком сохранялось пра­во вотчинной полиции. Он мог требовать смены сельских должност­ных лиц, удаления из общины неугодных крестьян, вмешиваться в ре­шения сельских и волостных сходов.

Выйдя из-под власти помещика, крестьянин оказывался в зависи­мости от «мира», т. е. общины, которая оставалась собственником надельных земель. Крестьяне не могли отказаться от надела. Для каждой губернии были установлены его высшая и низшая нормы. После грубой корректировки предложений Редакционных комиссий в Главном комитете они были понижены, и в целом по России крестья­нство потеряло около 20% той земли, которой пользовалось до рефор­мы. Общине все равно приходилось арендовать землю у помещика, расплачиваясь обработкой уже его земель. Эта так называемая «отра­боточная» система ставила освобожденных крестьян в жесткую эко­номическую зависимость от своих вчерашних хозяев.

Средний размер крестьянских наделов составил всего 3,4 десяти­ны на душу. По подсчетам земских статистиков, для того чтобы про­кормить семью, в черноземной полосе требовалось 5—6 десятин, а в нечерноземной — около 8 (и это без учета уплаты податей). Самые большие наделы получили крестьяне северных и степных губерний, самые незначительные — черноземных губерний. Крестьянское мало­земелье и связанные с ним нищета, недоимки стали бичом русской по­реформенной деревни.

Для того чтобы стать собственниками земли, крестьяне должны были заплатить выкуп — не только за урезанный надел, но и за потерю помещиком крепостного труда. Выкупная сумма определялась путем так называемой «капитализации оброка»: ежегодно уплачива­емый крестьянином оброк приравнивался к годовому доходу в раз­мере 6% с капитала. Вычисление этого капитала и означало опреде­ление выкупной суммы. В центральных губерниях за высший надел платили 8—12 рублей оброка в год — следовательно, выкуп должен был составить 133—200 рублей с души (а в крестьянском дворе мог­ло быть и 5, и 7 душ мужского пола). У крестьян, разумеется, не бы­ло денег, чтобы внести всю сумму сразу. Поэтому они выплачивали около 20% от нее (или отрабатывали эту сумму на помещичьей зем­ле), а остальные 80% помещикам выплачивало государство. Делало оно это не деньгами, а государственными ценными бумагами, доход­ность которых была значительно ниже утраченного оброка. Выпла­ченные помещикам средства с прибавкой 6% годовых государство затем взыскивало с крестьян в форме выкупных платежей в течение 49 лет. По подсчетам современных исследователей крестьяне к 1905 г. заплатили почти в два раза больше рыночной стоимости по­лученной земли.

В результате от выкупной операции пострадало и дворянство, и крестьянство, что хорошо выразили знаменитые некрасовские слова: «Распалась цепь великая / распалась, расскочилася, / одним концом по барину, / другим — по мужику». Обновленным из кризиса вышло только государство, правда, ненадолго.

Власть помещика в деревне заменялась «общественным управле­нием» по образцу крестьянского самоуправления в государственной деревне, созданного в ходе реформы П.Д. Киселева 1837—1841 гг. Крестьянская община составляла сельское общество (мир), которое распоряжалось полученной землей и несло за нее повинности перед помещиком, а также уплачивало подати государству. Домохозяева (главы семей) мира собирались на сход, избиравший сельского ста­росту, сборщика податей, представителей на волостной сход. Нес­колько сельских обществ образовывали волость (от 300 до 2000 душ) • В свою очередь, волостной сход избирал волостного старшину, воло­стное правление и волостной суд. Последний разбирал тяжбы между крестьянами на сумму до ста рублей и наказывал за незначительные проступки денежными штрафами, общественными работами или роз­гами (на усмотрение провинившихся, которые чаще всего выбирали последнее). Без согласия сельского схода и волостного правления крестьянин не мог ни получить паспорт, чтобы уйти на заработки, ни выйти из общины, отказавшись от надела.

Надо сказать, что в Редакционных комиссиях вопрос об общине вызывал бурные споры, но в итоге был решен в пользу ее сохранения, в основном из фискальных и полицейских соображений. Правда, Ни­колай Милютин и его соратники рассчитывали на постепенное

упро­щение для крестьян выхода из общины, отмену круговой поруки, об­легчение малоземелья путем «прирезки» казенных земель. В действи­тельности правительственная политика свела эти планы на нет, и их пришлось воплощать в жизнь уже в начале XX века Столыпину в си­туации цейтнота и жесткого политического кризиса.

Наконец, надо сказать, что помещичьи крестьяне составляли око­ло половины всех крестьян России. Удельные (принадлежавшие царс­кой фамилии) и государственные крестьяне при освобождении полу­чили значительно больше земли, но демографический взрыв второй половины XIX века вскоре свел на нет это преимущество.

«Порядка ж нет как нет»

Объявленная воля была встречена большинством крестьян с недоуме­нием. Документы полны свидетельств о том, что мужики говорили: «да какая же это воля?», «так еще через два года!», «да господа-то в два-то года-то все животы наши вымотают». Порой во время чтения манифеста поднимался ропот и крик, часто народ выходил из церкви, не прикладываясь к кресту. Среди крестьян распространились подоз­рения, что подлинную волю от них скрыли, они требовали прочесть «настоящую» царскую грамоту. Начались волнения, на подавление которых пришлось посылать правительственные войска. В селе Кандеевка Пензенской губернии толпа, избив читавшего Манифест свя­щенника и должностных лиц, кричала: «Ни дня, ни минуты барину не будем работать, податей с нас царь не будет требовать двадцать лет, земля вся нам, леса, луга, господские строения — все наше, а барину нет ничего, господ, попов бей, души!» Многие отказывались выпол­нять барщину, подписывать уставные грамоты, фиксировавшие усло­вия освобождения.

Начался подъем не только революционного, но и либерального движения. Дворянство стремилось к более активному участию в государственном управлении. В начале 1862 г. петербуржское и моско­вское дворянские собрания обсуждали вопрос о созыве представите­лей от дворянства и других сословий для обсуждения предполагаемых реформ.

Дальше всех пошли тверские дворяне во главе с Алексеем Унковским, подавшие в том же году Александру II «всеподданнейший адрес» с требованием предоставления земли в собственность крестьянам, от­мены дворянских сословных привилегий и созыва всенародного бес­сословного совещательного органа: «Преобразование, требующееся ныне крайней необходимостью, не может быть совершено бюрокра­тическим порядком. Мы сами не беремся говорить за весь народ, нес­мотря на то, что стоим к нему ближе... Мы уверены, что все преобра­зования останутся безуспешными потому, что предпринимаются без спроса и ведома народа. Собрание выборных всей земли русской представляет единственное средство к удовлетворительному разреше­нию вопросов, возбужденных, но не разрешенных Положением 19 февраля». По сути, это была реальная программа углубления и про­должения реформ на базе соединения усилий власти и всех слоев об­щества. При таком варианте развития событий, со всеми его труднос­тями и издержками, открывались по крайней мере две головокружи­тельные возможности. Во-первых, это создание действенных гарантий продолжения преобразований и невозможности прекратить их или повернуть вспять. Во-вторых, русское общество могло на со­рок лет раньше начать проходить школу парламентаризма (I Госуда­рственная дума была созвана в 1906 г. и оказалась практически неде­еспособной ввиду отсутствия у большинства депутатов навыков пуб­личной политики).

Результат подачи адреса был вполне традиционен — тверские ли­бералы были арестованы и пять месяцев провели в Петропавловской крепости.

И все-таки общество было разбужено, и даже в среде высшей бю­рократии появились конституционные планы, особенно после начала в 1863 г. второго польского национально-освободительного восста­ния. Их настойчиво предлагал новый (после отставки Ланского) ми­нистр внутренних дел Валуев. По его инициативе в 1863 г. был раз­работан законопроект о создании при высшем законосовещательном органе — Государственном совете — своеобразной «нижней палаты» из представителей земств, избранных на губернских земских собраниях, а также из депутатов от национальных окраин и крупных городов. Лишь пятая часть от общего числа членов этой палаты была бы наз­начаема «высочайшей властью». Наряду с такой «нижней палатой», или «съездом государственных гласных», предусматривалась и «верх­няя палата» — «Общее собрание Государственного совета», члены ко­торой бы по-прежнему назначались сверху. Съезд государственных гласных, по мысли Валуева, должен был участвовать в рассмотрении всех законопроектов, бюджета и других вопросов, представленных императором.

И этим планам не суждено было сбыться. Александр II после по­давления польского восстания отклонил проект со словами: «Что ка­сается конституции, то мы для нее не созрели. Разве ж я пытаюсь удержать власть в личных целях?» Созвучно этому высказывались и многие либеральные лидеры. Константин Кавелин писал, что «Россия еще во многих отношениях печальная пустыня; ее надо сперва возде­лать, начиная дело снизу, а не сверху... Самоуправление... может на­чать осуществляться пока только в провинции, при деятельном содей­ствии дворянства. В этой плодотворной школе оно и подготовится к дальнейшей более обширной политической деятельности...» Еще бо­лее определенно выразился Юрий Самарин: «Народной конституции у нас пока еще быть не может, а конституция не народная, т. е. гос­подство меньшинства, действующего без доверенности от имени боль­шинства, есть ложь и обман». Все эти бесконечные упражнения на те­му национальной самобытности на деле не приближали, а отдаляли и конституцию, и «политическую деятельность» гражданского общест­ва. Жизнь очень скоро показала это.