Выбор Донбасса
Шрифт:
Доктор, резким движением руки ударив по пульту, прервал поток негативной информации, льющейся с экрана. Поднявшись, он обнял супругу и крепко прижал к себе. По мелкой дрожи её тела, Док угадывал сильное волнение.
— Что же это такое происходит, любимый? Я не разумею, — она, не сумев скрыть страх, срывалась на крик. — Сегодня, в двадцать первом веке, в нашей стране! Одни украинцы сжигают других! А власти ничего не делают! Почему? За что? Ради чего?
— Эта привезённая из Киева в Одессу молодёжь, она одурманена, милая! Кукловоды из Вашингтона дёргают за ниточки, раздают
— Эй, дружище, — грубо отозвалась супруга, — просыпайся, приехали!
Доктор открыл глаза. В лицо ему дышал чесночным перегаром Принц:
— Вытряхивайся, там у тебя раненых полный борт!
— Что значит «у тебя?» — отозвался недовольный Док. — У нас!
— Нет уж, я тебя не трогал, когда вёз, педалями работал, баранку крутил. А теперь твоя очередь — иди, организовывай!
— Ну, ты и урод, Принц! — Доктор потянул ручку и, распахнув дверь, мешком вывалился из машины. Помассировав отёкшую без движения левую руку, он подобрал с сиденья автомат и закинул его за спину. — Я тебя сам когда-нибудь пристрелю, и смотреть буду, как ты кровью истекаешь! Вот тогда и я тебе хрен помогу!
Проходя вдоль грузовика, Доктор слышал, как откинулся задний борт, и первый раненый — заросший густой щетиной мужичок с перевязанной левой рукой — осторожно спустился на землю. Вторым выпрыгнул Коля. Оглядевшись вокруг, и увидев яркое солнце высоко на безоблачном небе, он от души — как могут только дети — улыбнулся.
— Давайте, мужики, помогаем друг другу, — глядя на пленника и протягивая следующему раненому руку, сказал военврач. — Сейчас вас подлатают и покормят. И ещё, в качестве суперприза, у них есть душ!
Франкенштейн
— Правосеки? Ха! Лоханулись, черти! Попались, «фашики»! Ха! Ну-ка, уроды, сымайте, сымайте свои вонючие одежды! — хриплым голосом выкрикивал плечистый мужик в чёрной униформе, страшно закатив глаза. Не по–детски гордясь схожестью своей лысой головы, симметрично круглой как шар, с главным атрибутом урока географии в школе, он взял себе интеллигентный позывной «Глобус», хотя особыми познаниями в данной области никогда не отличался. — Наколки есть? Ха! Показывайте, оголяйте свои наколочки! Выдавайте себя с потрохами, уроды! Ха! Со свастикой есть? Быстро сымайте одежонку, показывайте!
Глобус красными от усталости и невидящими от ненависти глазами впился в трёх украинских военнопленных, трясущимися руками снимающих с себя армейские футболки. Стоя на коленях в ногах у разъярённого ополченца, размахивающего автоматическим пистолетом Стечкина, сделать это было совсем непросто.
— Нету наколок, дядя! Мы по мобилизации, дядя. Полгода в армии, — начал было говорить худенький рыжий паренёк, содрав с себя пятнистую зелёную футболку, но прервался, застонав от боли. Это Глобус, жёстко схватив его за запястье, развернул на триста шестьдесят градусов. Осматривая туловище пленного, он едва не вырвал несчастному руку из сустава.
—
— Нету у меня наколок, дядя, — заплакал рыжий. Он затрясся от нахлынувших эмоций, уткнулся лбом в землю и, закрывая локтями голову, заскулил пораненным псом. — Мы-ы не виноваты-ы-ы. Нам приказа-али... привезли сюды-ы...
— Где форма? Где ваши нашивки нацистские?
— Нету у нас нашивок, формы нету, дядя, сгорела давно, — рыжий снова оскалил зубы и застонал. Украдкой посмотрев на Глобуса, он упёрся взглядом в кирпичную стену непонимания. — Мы такие тута были, когда ваши нас... Когда захватили...
Глобус утратил объективное восприятие реальности и слепо следовал зову ярости. Он замахнулся, пытаясь ударить рыжего по голове рукоятью пистолета, но руку перехватил Игорь. Надавив всей своей массой на Глобуса, Игорь оттолкнул его от пленника.
— Не надо шалить, Глобус! Ты попутал? Вообще-то здесь мы — нормальные люди, а фашисты — они, — прорычал Игорь, широко расставляя ноги и расправляя сильные плечи.
— Ты меня поучи, — гаркнул Глобус, вспыхивая ярким пламенем. — Сам нарвёшься!
— Слышишь, да, «боевик»! Это дети совсем! — бегло осмотрев пленных армейцев, заключил Игорь. — А если ты драки хочешь, так ты иди, давай, повоюй там, где по-настоящему стреляют! Иди, иди, вояка! Сам в плен хоть кого-нибудь возьми!
Глобус, свирепо рыча, злобно потряс пистолетом. Корчась от бессилия, он разок выстрелил в воздух и, плюясь, неторопливо пошёл к дороге, на обочине которой, наставив в сторону села стволы дюжины автоматов, лежало полтора десятка ополченцев.
— «Героям славы» ему захотелось! Козёл лысый, — поправляя на голове бейсболку, заключил Игорь.
Игорь и Афганец остались в лесополосе заниматься пленными. Последние дни эта непростая работа легла на их плечи.
— Мобилизованные мы. Из училища нас забрали в армию. Не «нацики», не «правосеки» мы никакие, — плакал рыжий, змеёй извиваясь на земле больше от обиды, чем от боли. Двое его сослуживцев опустив головы, молчали.
— Вставай, хватит ныть, ты же солдат, а не тряпка! Сядь, вон, уймись, успокойся. Не уважаю таких, — опустившись на корточки подле рыжего, укорил его Афганец. — Тебя не бьёт никто, а ты уже мокрый весь! Не ной!
— Да, да, сейчас, — согласился пленник, быстро обтирая лицо дрожащими ладонями.
— И вы, пацаны, вставайте с колен, успеете ещё, насидитесь! Откуда вы здесь? Как зовут? Где документы? С вами «нацики» или «правосеки» были? — обратился Афганец к остальным.
— Мыкола я, он — Слава. 80–ая бригада, десантники мы, — представился бледнолицый паренёк с усыпанным веснушками лбом, быстро поменяв позу. Он сел под дерево и, трусливо поджав под себя ноги, подавленно опустил плечи.
— Сначала рота здесь наша была. Давно ещё, — Мыкола неопределённо махнул рукой. — А после вчерашнего обстрела кто смог — ушёл, кого смогли — вывезли ночью. И командир ушёл. Документы наши забрали. А мы втроём вроде как прикрывать остались.