Выбор
Шрифт:
Накатило…
Царевич рыком рычал, к горлу Вивеи рвался, та завизжала, в угол забилась — упасть бы в обморок, да и то не получается, как видишь глаза эти белые, выпученные, как пальцы скрюченные, ровно когти к твоей шее тянутся… жуть накатывает.
Палач Федора перехватил, Михайла в ноги ему кинулся, подбил, упал царевич на пол — и его тут же сверху стражники придавили… едва не разлетелись, но весили больше, кольчуги же, да и двое их, третьим палач упал, четвертым Михайла — и все одно трясло их, Федор до горла
Боярин Репьев ее за локоть схватил, за собой потянул.
Но о долге не забыл он…
— Хоть слово лжи скажешь — отдам тебя царевичу!
— НЕТ!!!
— ОТДАЙ!!!
Все сплелось в единый клубок воя, криков, почти звериного рычания… когда б не убрали Вивею, так и Федора успокоить не удалось бы. Наконец, кое-как подняли, успокоили, отряхнули, извинились даже… Федор всех злым взглядом обжег, особенно Михайлу, и из коридора ушел к себе. Устя не проснулась даже, разве что приснилась ей собачья драка.
Михайла за Федором и не пошел даже, все одно сейчас извиняться смысла нет, он продумывал, как бы ему в приказ Разбойный пройти… покамест плохо получалось. Но может, и не понадобится.
Вот когда не казнят боярышню Мышкину, Михайла с ней и разберется. А покамест… может, еще и повесят? Борис не гневлив, но такое нельзя спустить с рук, чтобы в палатах царских всякая дрянь людей травила…
Подождет Михайла, он ждать умеет, и сундучок с камешками самоцветными тому подтверждение.
Подождет…
Бояре себя долго ждать не заставили, мигом к государю явились, Борис тоже их ожиданием томить не стал.
— Заходите, бояре, разговор у нас горький будет. Дочерей ваших отравить пытались. Повезло — вовремя яд заметили, да спасти девушек успели.
— Как?!
— Кто?!
Не похожи внешне были Петр Семенович Васильев и Кирилл Павлович Орлов. Ничем не похожи. Один длинный да тощий, второй маленький и круглый. Первый весь оброс, хоть ты лешего с него рисуй, второй лысый, ровно коленка девичья. Васильев весь раззолочен, обряжен пышно, посмотришь — зажмуришься.
Орлову не до того. Шубу накинул, а под ней рубаха чуть ли не холщовая, рукав прожжен, штаны грязные.
А дочек оба любят, оба взволновались — и на миг стали похожи, ровно зеркало.
— Яд в блюдо подлили. А кто… выясняет пока боярин Репьев.
— Выясняет он?! — змеем лютым прошипел Васильев. — Что с девочкой, государь?!
Хоть тут Борис спокойно ответить мог.
— Сейчас при ней лекарь хороший. Повезло, вовремя яд распознали. Обед начался, боярышни за стол сели, кушать начали, потом одна из них, боярышня Заболоцкая, заметила, что неладно с девушками, тревогу подняла, а боярышень воду пить заставила. Вот яд и вышел из тел. Повезло.
— Заболоцкая? — прищурился Орлов. — Откуда ж познания такие?
Борис на это ответил бы легко,
— Она у себя дома за больными ухаживала. Знаете ведь, Федьке она нравится, вот я и приказал разузнать. Алексей Заболоцкий приказал дочь учить, мало ли что случится дома. Дети гадость какую съедят, али кто из холопов поранится — разное бывает в хозяйстве.
Бояре переглянулись.
Так-то да… и у них на подворьях разное случалось, только боярышень такому не учили — к чему, когда лекари есть? Но и ничего удивительного в том не видывали. Случается. Не часто, а бывает такое.
— А кто яд подсыпал, государь? Нет пока даже мысли?
Борис только поморщился.
— Надо думать, одна из боярышень. Сами знаете, девочки у вас настолько собой хороши, что поневоле кто-то да позавидовал.
Бояре приосанились. Потом пригорюнились.
Хороши-то хороши, а теперь как быть?
— Я прикажу домой их отправить, как выздоровеют. Со всем почетом, с подарками богатыми. А когда жених хороший найдется, стану первому ребенку крестным отцом.
Это предложение боярам понравилось. Заулыбались.
Так-то и плохо, и беда, но дочки ведь живы? Вот и ладно. И выгода быть может великая, с царской семьей, считай, породниться.
Дверь стукнула, боярин Репьев вошел.
— Государь, сыскал я татя. Велишь слово молвить?
— Говори.
— Боярышня Мышкина это. Вивея Фоминична.
Борис едва не застонал. Тоже, та еще боль зубная, Фома Мышкин. Крысьев он, не Мышкин! Зараза такая, везде лезущая…
— Что ей надобно было?
— Она боярышню Устинью отравить хотела. Так-то решила, что когда главной соперницы не будет, обязательно на нее царевич посмотрит. Похожи они ведь.
— Похожи. А другие боярышни как пострадали?
— Боярышня Устинья береглась, ей яд подсыпать не получалось, а на что другое у боярышни Мышкиной ума и сил не хватало. Вот и решила дурища в общее блюдо яд высыпать. А там уж… кому сколько достанется — авось, и повезет. Даже когда отравление случилось бы, боярышню Устинью с отбора удалят. А она останется.
— Чем эта дура думала? — Борис скорее для себя спрашивал, да боярин Репьев ответил.
— Да чем она думать могла, государь? Дурища ж. Семнадцати еще нет, а пакостность есть. Вот и лезет из нее это, как тесто из квашни. У дядьки моего дочь такая же… дура злобная, пакость сделает, и сама потом больше всех мается. Ни украсть, ни на стреме постоять.
Оставалось только вздохнуть.
Просто злобная дура.
Которая по чистой случайности убийцей не стала. А и стала бы… как она потом жила бы с этим? Да отлично! Она же дура! Она бы просто не поняла, что натворила, куда ей?