Выдающееся произведение марксистско-ленинской философии

Андреев Иван Дмитриевич

— У меня тоже, хотя я женат и все такое, — ответил Жожо.

Где-то за полночь, вдрызг пьяные, они нашли верное решение и отметили свой успех еще бутылкой вина. Проснувшись, Жожо вспомнил о своем обещании, но прошло еще три дня, прежде чем он решился сказать об этом жене. К его изумлению, мадам отнеслась к этой идее весьма благосклонно.

В должный срок Виктор отправился в Алжир и попал к майору Родину, тогда командиру батальона. В Марселе Жожо и его жена кнутом и пряником держали в узде беременную Жюли. К отъезду Виктора она была уже на пятом месяце, так что об аборте не могло быть и речи, о чем Жожо и сказал сутенеру со сломанной челюстью, вновь замаячившему

на горизонте. Этот тип уже понял, что с легионерами лучше не связываться, даже с одноногими ветеранами, поэтому, обругав последними словами свой прежний источник дохода, он отправился искать счастья в другое место.

В конце 1955 года Жюли родила девочку, голубоглазую и золотоволосую. Жожо и его жена оформили необходимые документы на удочерение. Жюли их подписала. После официального утверждения документов Жюли вернулась к прежнему образу жизни, а в семье Жожо появилась дочка, которую назвали Сильвией. Письмом они известили об этом Виктора, немало его обрадовав. Однако о том, что у него растет дочь, он никому не говорил. Потому что у него отнимали все, что ему принадлежало, если об этом становилось известно.

Тем не менее три года спустя, — перед длительной боевой операцией в горных районах Алжира, капеллан предложил Ковальски написать завещание. Такая мысль не приходила тому в голову. Да и что он мог завещать, если жалованье он тратил в барах и борделях во время редких отпусков, а его вещи являлись собственностью Легиона. Но капеллан заверил его, что в нынешнем регионе завещание вполне уместно, и с его помощью Ковальски изложил свою волю, оставив все принадлежащее ему имущество дочери Джозефа Гржибовски, проживающего в Марселе. Вероятно, копия этого документа попала в досье Ковальски, хранившееся в архивах министерства вооруженных сил. Когда служба безопасности заинтересовалась Ковальски в связи с актами терроризма, совершенными в 1961 году в Константине, это досье, наряду со многими другими, извлекли на свет и отправили полковнику Роллану, начальнику Отдела противодействия, в Порт де Лилья. Агент посетил семью Гржибовски, и история выплыла наружу. Ковальски ничего этого не знал.

Дочь он видел дважды, в 1957 году, когда получил пулю в бедро и лечился в Марселе, и в 1960-м, когда сопровождал подполковника Родина, вызванного в суд в качестве свидетеля. Первый раз малышке было два года, второй — четыре с половиной. Ковальски приезжал с грудой подарков для Жожо и его жены и с игрушками для Сильвии. Они прекрасно ладили, маленькая девочка и ее похожий на медведя дядя Виктор. Но он никому о ней не говорил, даже Родину.

И вот она заболела какой-то люка, и Ковальски все утро не находил себе места. После ленча он поднялся наверх за стальным ящиком. Родин ждал важного письма с уточнением общей суммы, захваченной в ходе многочисленных грабежей, и хотел, чтобы Ковальски сходил на почту еще раз.

— Что такое люка? — неожиданно спросил бывший капрал.

Родин, закреплявший наручник на его левой руке, поднял голову.

— Понятия не имею.

— Это болезнь крови, — пояснил Ковальски.

В дальнем углу Кассон оторвался от иллюстрированного журнала.

— Наверное, вы имеете в виду лейкемию.

— А что это, месье?

— Это рак, — ответил Кассон. — Рак крови.

Ковальски взглянул на Родина. Он не доверял штатским.

— Его могут лечить, мой полковник?

— Нет, Ковальски, это смертельная болезнь. Лечения не существует. А зачем тебе это?

— Так, — промямлил Ковальски. — Где-то прочел.

И он ушел. Если Родин и удивился, что его телохранитель, никогда не читавший ничего,

кроме приказов, нашел в книге странное слово, то не подал виду и скоро забыл о таком пустяке. Ибо с дневной почтой поступило долгожданное письмо, в котором сообщалось о наличии 250 тысяч долларов на счету ОАС в швейцарском банке.

Родин тут же сел писать поручение о переводе означенной суммы на счет наемного убийцы. О второй половине он не волновался. После устранения де Голля промышленники и банкиры правого толка, ранее, в период наибольшей популярности, финансировавшие ОАС, сами принесут деньги. Те же самые люди, которые несколькими неделями раньше жаловались на «недостаточные успехи патриотических сил» и видевшие в этом угрозу возвращению уже вложенных средств, будут спорить за честь поддержать солдат, готовящихся стать новыми властителями Франции.

Он закончил писать к вечеру, но Кассон, прочитав инструкции Родина о немедленном переводе денег, высказал свои возражения. Мы обещали англичанину, напомнил Кассон, номер телефона, по которому он будет получать самую свежую и точную информацию о передвижениях де Голля, а также о любых изменениях в заведенном порядке охраны президента. Эта информация может оказаться жизненно важной для наемного убийцы. Уведомляя его о переводе денег на этом этапе, развивал свою мысль Кассон, мы толкаем его на поспешные действия. Разумеется, место и время покушения Шакал выбирает сам, но едва ли несколько дней задержки повлияют на его планы. А вот информация, к которой получит доступ убийца, может сыграть решающую роль, и тогда ожидаемый успех не обернется очередной, очевидно, последней неудачей.

Он, Кассон, этим утром получил донесение от руководителя парижского подполья, которому удалось внедрить агента в непосредственное окружение де Голля. Через один-два дня агент начнет поставлять самые надежные сведения о местопребывании генерала и о его предстоящих поездках и выступлениях, не объявленных заранее. Поэтому хотелось бы, чтобы Родин придержал письмо к банкирам, пока он, Кассон, не отправит Шакалу телефонный номер в Париже, по которому тот сможет получить крайне необходимую ему информацию.

Родин долго раздумывал над аргументами Кассона, но в конце концов согласился, что они достаточно убедительны. Никто не мог знать о намерениях Шакала, так что задержка с переводом денег до направления в Лондон листка бумаги с телефонным номером, похоже, не имела никакого значения. Главари ОАС понятия не имели, что наемный убийца уже выбрал свой день и следовал тщательно разработанному плану с точностью швейцарского часового механизма.

В ту душную римскую ночь, сидя на крыше у вентиляционной шахты и привычно сжимая в руке кольт 45-го калибра, Ковальски думал о маленькой больной девочке в Марселе. Перед самым рассветом его осенило. Он вспомнил, что при последней встрече в 1960 году Жожо говорил о телефоне, который он хочет поставить в своей квартире.

* * *

В то утро, когда Ковальски получил письмо, Шакал вышел из отеля «Амиго» и на такси добрался до угла улицы, где жил месье Гуссен. Он позвонил оружейнику после завтрака, и тот пригласил господина Даггэна, так он представился бельгийцу, приехать к нему в одиннадцать часов. Из такси Шакал вылез в десять тридцать и полчаса оглядывал улицу, сидя на лавочке в маленьком сквере с газетой в руках.

Не заметив ничего подозрительного, он позвонил в дверь ровно в одиннадцать, и Гуссен пригласил его в дом. Как только Шакал переступил порог, он запер дверь на замок и цепочку. Они прошли в небольшой кабинет.