Выход в свет. Внешние связи
Шрифт:
— Нет уж. Достаточно развлечений.
— Не жалеешь, что согласилась ехать к Севолоду? — спросила соседка, уходя. — Может, стоило в больницу?
— Аф, я сейчас стою перед тобой? Стою. Если бы отправилась в больницу, до сих пор лежала бы на койке, а потом еще две недели провалялась и вдобавок заболела. Так куда стоило ехать?
— Что сделано, того не изменить, — заключила девушка. — Мелёшин, наверное, схлопотал долг за случайное попадание.
— Нет, наоборот, простил мой.
— Что-то я не поняла, — прикрыла дверь Аффа, так и не выйдя в коридор. — Он тебя чуть не укокошил, а потом великодушно простил тебе же твой долг?
— Примерно так.
— Ну,
— Никто никому не садился на шею, — буркнула я, недовольная критикой и тем, что меня ткнули носом в бесхарактерность. А ведь я только-только начала жить по новому фасону. — Сама с ним поговорю.
— Давай, — согласилась Аффа. — На всякий случай прощупаю почву в другом направлении.
— В каком?
— Не волнуйся, — уверила она. — Иди, учи билеты.
7.1
На следующее утро я позволила себе выспаться. Спешить-то некуда. Чудодейственные лекарственные препараты помогли, и от вчерашней хвори не осталось и следа, однако для упрочения позиций здорового горла не мешало прихватить таблеточки в институт.
Лежа в кровати, я потягивалась и зевала, бездумно пялясь в потолок и радуясь началу нового дня. Уж не припомню, когда мой организм пробуждался в радужном настроении.
Не сочувствуйте тому, кто жалуется на серость будней и бытовую трясину, засосавшую с головой. Бедняга не подозревает о своем счастье, ведь ему удалось сохранить цвет волос, не поседев раньше времени от головокружительных похождений, и не заработать нервный тик с заиканием благодаря рискованным развлечениям. На его месте я бы прыгала до потолка от радости, не прочь утонуть в болоте повседневности.
Впредь буду стремиться к размеренности и упорядоченности и приучусь видеть хорошее в каждом прожитом миге. Проза жизни потечет равномерно и по распорядку, скучно и пресно. То, что надо. И все же сухую корочку предстоящего будничного дня скрашивало одно немаловажное обстоятельство — Мелёшин. Как бы здравый смысл не убеждал меня в том, что стоит урезать наше общение, и какие бы разумные доводы не приводил, на задворках засело волнующее воспоминание — лицо Мэла, любующегося мной.
Я и не думала, что кто-то может мной восхищаться и нашептывать на ушко нескромности, будоража откровенными намеками. Вернее, совершенно не предполагала, что этим кем-нибудь окажется столичный принц, разбалованный вниманием и получающий желаемое по щелчку пальцев. И, похоже, Мелёшин отдавался влечению с не меньшим пылом, чем я. И теперь, бороздя взглядом по трещинкам на потолке, со стыдом и смущением признала, что мне снова хочется увидеть обжигающий шквал в глазах Мэла.
Нужно вырвать с корнем непотребные мысли, лишающие душевного равновесия, а заодно доказать, что я не тряпка, коей меня обозвала Аффа. Для начала следует поговорить с Мелёшиным и выбрать правильное направление беседы.
Собираясь в институт, я думала о том, что скажу, и даже прорепетировала перед зеркалом, пока чистила зубы. "Мэл!" — начну разговор. Нет, не так. "Мелёшин!" Теперь гораздо лучше.
"Мелёшин, — сообщу официально. — То, что нас тянет друг к другу, не означает ничего серьезного. Просто гормоны проснулись не к месту. Гормоны перебесятся, а что останется? Сплошное разочарование. Зачем затевать сыр-бор, рискуя завалить сессию не вовремя
Хорошие подобрались слова, — похвалила себя. Действительно, что я знаю о Мэле, кроме того, что он любит машины, хвалится красивыми подружками и не прочь показать лишний раз, кто рулит в институтской песочнице? А мне и не следует знать, любит он яблоки или груши, предпочитает синий цвет зеленому или наоборот, и о чём мечтает и с кем. Опасно погружаться в подробности его жизни, и, прежде всего, из чувства самосохранения.
Шагая по дорожке, посыпанной песком, я продолжала повторять речь, тихонько бормоча под нос. На половине пути меня нагнал Капа, мы вместе добежали до института и направились прямиком на консультацию по теории снадобий. Пристроившись хвостиком к парню, я полезла наверх, чтобы опять нагло его потеснить. Что поделаешь, если аудитория битком набита студентами, охочими до сдачи экзамена.
Удивлению моему не было предела, когда на соседнем верхнем ряду обнаружился Мелёшин и пустующее место подле него. Возможно появление Мэла за задворках аудитории — знак свыше, чтобы развести между нами мосты. Вздохнув поглубже, я спросила, чувствуя, что решимость облетает с меня как шелуха с лука:
— Можно сесть?
— Можно, — Мелёшин сдвинулся в сторону. — Достаточно?
— Нормально.
Усевшись, я прижалась к плечу Мэла, и он принялся крутить перо в руках. Еще ни разу мы не сидели рядом в лекционной аудитории. Я успела помаячить перед пресветлыми очами Мелёшина в роли дрессируемой крыски, побывала на верхних рядах в качестве вольноотпущенной, а чтобы бок о бок — такого не было.
Меня одолела нервозность. Казалось, что окружающие успели заметить наши совместные посиделки и начали искать скрытый смысл в пересаживании на верхний ряд. Чудилось, что поползли слухи и перешептывания с переглядываниями.
Еще мне было боязно сделать что-нибудь этакое, что разочарует соседа. Вдруг случайно икну или наступлю ему на ногу? Вдруг у меня зачешется нос или глаз? Вдруг Мелёшин обратит внимание на цыпки и обкусанные ногти? Или разглядит крошечное пятнышко на рукаве, непонятным образом попавшее туда, и которое я сама только что, к своему стыду, заметила.
Наверняка разглядел, потому что начал постукивать пальцами по столу, запоздало пожалев, что позволил сесть рядом.
В аудиторию вошел Ромашевичевский, с кислой миной поздоровался со студентами, и консультация началась. Хотя консультировать было некого. Запуганные массы притихли, боясь, что преподаватель поставит на заметку неучей, жаждущих восполнить пробелы в знаниях, и на экзамене обязательно отыграется за излишнюю любознательность. Меня же неожиданно посетила неприятная мысль о том, что погром в оранжереях, устроенный совместно с лаборантом, не пройдет даром, и экзамен по теории снадобий я могу не сдать.
Ромашка презрительно поводил носом по сторонам и принялся бесстрастно зачитывать билеты, коротко объясняя, из какого источника следует выцарапывать правильные ответы. Притихшее студенчество послушно застрочило.
Для меня же заполнение страничек отошло на дальний план. Открыв тетрадь, я вознамерилась писать, как вдруг рука Мэла медленно придвинулась к моей, и его пальцы прикоснулись, поглаживая. Сам он, как ни в чем не бывало, склонившись над тетрадью, выписывал левой рукой аккуратные строчки, хотя в моей памяти отложилось, что раньше Мелёшин держал перо в правой руке. Сейчас его почерк получался квадратным и убористым, и буковки клонились на левую сторону. Подробнее разглядеть не удалось, потому что его ладонь вдруг наползла на мою руку, накрывая.