Выпуск 4. Семь пьес с необычной судьбой
Шрифт:
ЗЕНИН. Вы не в казарме, выбирайте выражения! Дезодорант изъят мной для облагораживания рабочей атмосферы в туалете.
ДОРОДНЫХ (замечая Иванова). Доброе утро, Юрий Витальевич, как спалось?
ИВАНОВ. Как ни странно — хорошо. Вот только курить очень хочется, не знаю, что и делать!
ЗЕНИН. Только через мой труп!
ДОРОДНЫХ. Потерпите же, вы как маленький мальчик. О-о, как вы ухитрялись прятать всю эту
РЕБЕЗОВА (тихо). Ну и нахалка ты, Ленка.
ДОРОДНЫХ. Какая есть — не обратно лезь! (Уходит в туалет.)
Появляется Гаркуша.
ИВАНОВ. Иван Данилович, курить хочется, придумайте что-нибудь.
ЗЕНИН. Только через мой труп.
ГАРКУША. Что мне за это будет?
ИВАНОВ. Все что в моей власти!
ГАРКУША. Утреннее лекарство.
ЛАПИН (выходит из мужской половины). И мне.
ГАРКУША. Утреннее лекарство для меня и Бори! Давайте ваш противогаз. До чего я умный, сам иногда удивляюсь. Закуривайте, Юрий Витальевич, закуривайте, не бойтесь, а выдыхайте сюда, только сзади наперед. (Протягивает ему противогазную коробку.) Ну как, никакого выхлопа?
Иванов жестами выражает радость.
ЛАПИН. Прошу выдать премию за изобретение! (Идет к столу вместе с Гаркушей, выпивают и закусывают.)
Сияющая утренней красотой, из туалета выходит Дородных.
ИВАНОВ (с коробкой в зубах). О-о-о!
РЕБЕЗОВА. Какой персик пропадает — куда только мужики смотрят!
ЛАПИН. Может, он с нитратами.
ДОРОДНЫХ. Тьфу на тебя!
РЕБЕЗОВА. Завтрак готов!
ЗЕНИН. Объявляю общее построение с поголовным радиационным контролем всех главных органов тела. Становись!
Все строятся.
МАША. Как в лагере — руки проверять.
ГАРКУША. Точно — еще шмон общий провести и вертухаев по вышкам расставить.
ЗЕНИН. Разговорчики в строю! Прошедшие контроль имеют доступ к столу.
Иванов меряет всех по очереди, повторяя «Вы в норме — пятнадцать микрорентген». Последней стоит Дородных, ее контроль затягивается.
ДОРОДНЫХ. Как у меня с активностью, Юрий Витальевич?
ИВАНОВ (в отупении измеряя ее). Повышенная, но
РЕБЕЗОВА. Юрий Витальевич, Лена — вас ждут!
Все сидят за столом и завтракают. Молчание прерывает Лапин.
ЛАПИН. Почему я не вижу в рационе профилактических средств против радиационного поражения кроветворной системы наших организмов?
ГАРКУША. Да, почему? Организмы в наличии, а профилактики нету. Кое-кто позабыл уроки Чернобыля. Жорес, надо!
ЗЕНИН. Кира, выдай особо пораженным, они ж не отстанут!
ИВАНОВ. Я, пожалуй, тоже. Хотя некоторые авторитеты и возражают, но, знаете ли, народная мудрость, вековой опыт, этого так сразу не отбросишь.
ДОРОДНЫХ. И мне тоже.
ЗЕНИН. Лей всем.
МАША. Я не буду.
ТОЛИК. Я тоже не буду.
ГАРКУША. Правильно, вы организмы молодые, сами справитесь. А мы поколение застойное, застоялись, стало быть, нам допинг нужен. (Забирает порции Толи и Маши.) Ты меня уважаешь, Борис?
ЛАПИН. Я горжусь тобой, Иван! Ты для меня… даже не знаю кто!
Завтрак продолжается.
ГАРКУША (после некоторого молчания). Хорошо сидим.
ЛАПИН. И не говори.
ТОЛИК (читает брошюру). «После периода тяжелой депрессии у пораженного личного состава возможна кратковременная эйфория». Что такое эйфория, ху ноуз?
ЛАПИН. Это когда хорошо сидим.
ЗЕНИН. Попрошу не матюгаться на языке противника. Объявляю приказ: прежние нормы продовольствия сохраняются только командному составу, раненым и беременным женщинам. Кира Андреевна, выяви беременных и раненых.
РЕБЕЗОВА. А кто начальство?
ЗЕНИН. Я и Юрий Витальевич.
ИВАНОВ. Я отказываюсь в пользу… э-э-э… в пользу беременных!
ЗЕНИН. Не положено. Есть инструкция.
ГАРКУША. На всякую инструкцию есть табуретка.
РЕБЕЗОВА. Нет, только не это! Будьте же милосердны!
ЛАПИН. Мы только обозначим, слегка так!
ЗЕНИН. Что такое — бунт?! Имею право применить оружие!
ЛАПИН. Ваше оружие, как сказал Василий Константинович, — передовая марксистско-ленинская идеология. Вот и приложите ее к текущему моменту каким угодно концом!
ИВАНОВ. Действительно, назрела необходимость обсудить наше положение с философской позиции, а именно — что нам делать в сложившейся ситуации? Сколько можно ждать?