Выпускник

Купцов Мэт

А значит, будут и с этой. Кто еще? От кого еще придется отбиваться. Да, все усложняется. И надо выкарабкиваться самому.

Информация накатывает на меня волной.

Кто этот Орлов?

Чем занимался мой отец?

И почему я узнаю об этом последним.

— Кем был этот Орлов? — смотрю исподлобья.

Дядя Витя долго молчит, не отвечает. Наконец встряхивает головой.

— Вся семья рада, что на тебе закончится эта опасная стезя, — задумчиво говорит он. — Ты же в журналисты идешь?

Эх, дядя! Как

же ты ошибаешься.

Дядя уезжает, а мы ложимся спать. Долго не сплю, ворочаюсь. Вспоминаю сегодняшний разговор с родственником.

Думаю — о роковой цифре — пятьдесят. Для меня, для моего отца.

Ему было всего пятьдесят. Как–то странно думать об этом — пятьдесят лет и всё, вот так раз — инсульт.

Командировка, сказали, но это неважно. Отец, конечно, всегда был на передовой, где бы ни оказался — на фронте, потом в органах, на «ответственной работе».

— Ну как же так? — думаю вслух, будто кто–то рядом может мне ответить.

Слова дяди всплывают в моем сознании:

— Пятьдесят лет — не срок для такого человека. Он ведь всегда был крепким, никогда не жаловался, даже когда его ранило, контузило. А тут вот так, сразу, и всё.

В тот день, когда я узнал, что твоего отца не стало, во мне будто что–то оборвалось. С одной стороны — ну, все когда–то умирают, жизнь такая. С другой — твой отец был таким, кого не сломает никакая буря, никакая война.

А тут — инсульт, без предупреждения.

Поднимаюсь с кровати, иду к окну. На улице всё привычно. Ночной город. Тысяча девятьсот семьдесят шестой год.

Это как будто фон для всей моей жизни.

Но где–то там был отец. Он не вписывался в неё, как будто был вырезан из другого материала, из какого–то яркого металла, который никто не мог затмить.

Пятьдесят лет.

Я тоже умер в пятьдесят — помню это чувство.

Боль в груди, потом пустота, и вот я снова здесь, в этой жизни. Уже не первый раз думаю: что же это за фокус такой? Время идёт, а я всё здесь, в том же месте, как будто ничего не изменилось.

СССР — не самая плохая эпоха, конечно, но есть что–то странное в том, что я снова здесь, в теле молодого парня.

Матери досталась сложная судьба. А кому в эту пору досталась легкая.

Жена непростого человека. Отец четыре года был на фронте, ранения, командировки.

Но зато ее берег брат — дядя Витя.

Он был как ангел–хранитель. Если отец бросался грудью на амбразуру, то Витя всегда стоял за его спиной и следил, чтобы хоть кто–то из них вернулся живым.

Дядя Витя, вот кто всегда знал, как всё провернуть с умом. Если отец был героем с автоматом, то Витя — героем с головой.

Он рассказывал, как в свои пятьдесят сам чуть не отправился вслед за моим отцом.

— Поймал я опасного преступника. А этот, гад, воткнул нож в спину и живот. Три месяца валялся по госпиталям, но никому ничего не сказал. Особенно твоей маме.

—

Как ты выжил, дядя Витя? — спрашиваю, глядя на него, какой он весь подтянутый, как всегда, будто ничего и не было.

— Да так, — отвечает он, ухмыляясь, — просто не хотел вас всех тут одних оставить.

Задумчиво смотрит на меня. Прищуривается.

— Нет, конечно, если честно, то в момент удара ножом понял, как это — умирать. Медленно, больно и совсем не героически.

— Но на следующее утро я всё ещё был жив. Может, потому что упрямый. Может, потому что действительно не хотел вас оставить.

А сестре, маме твоей сказал:

— Командировка была долгая.

Вот тебе и командировка, как у твоего отца.

Но я не хотел тревожить твою мать. Она и так пережила своего мужа, фронтовика, который всегда был на грани жизни и смерти.

Город уже спит. И я возвращаюсь в свою кровать. Лежу, закинув руки за голову.

Почему пятьдесят лет стало для мужчин моей новой семьи такая же роковая цифра, как и для меня?

Совпадение или какой–то знак?

Дядя Витя в свои пятьдесят выкарабкался, а отец — нет.

И вот что удивительно: я тоже в свои пятьдесят умер, но почему–то сейчас живой.

Что–то мне подсказывает, что всё это не случайно.

Есть в этом связь. Мне дали время.

Словно закодирована, вшита она в эту цифру — пятьдесят.

Когда мой отец не вернулся из той командировки, нам выдали ордер на квартиру. Мать его получала, отец отсутствовал.

Отцу дали квартиру, как инвалиду, как фронтовику, как человеку, который отдал всё, что у него было, для победы и для страны.

Квартиру — со всеми удобствами. Газовая плита на кухне. Совмещенная ванная с санузлом. Хрущевка. Но своя отдельная квартира.

Это тебе не барак, где я — Макар Сомов родился и прожил до первого класса. Не длинный коридор, как в общежитии.

Помню в бараке стекло разбилось накануне Нового года. Отец как обычно был в командировке. Мать нашла где-то кусок старой фанеры, прибила, как сумела. Но того куска фанеры не хватило на все окно. Заложили подушками зияющую дыру. Лютая зима стояла, в квартире была холодрыга. Тут вовремя комиссия пришла из военкомата обследовать наше жилье. Переглянулись товарищи и постановили, что не гоже семье героя проживать в подобных условиях.

А теперь вот он — пятиэтажный кирпичный дом. Площадка одна на этаже на четыре квартиры. Балкон свой отдельный есть. И две светлые смежные комнаты.

Я маленький был, лет семь мне было тогда. Помню, как радовалась вся семья, отца все ждали, чтобы он тоже порадовался. Только вот он так и не увидел её — той квартиры. Не успел.

В голове вдруг всплывает картина — зеркала завешаны черным.

Квартира, которую отец так и не увидел, а в ней — мы, вся семья, сидим за столом. Мрачно, подавленно и очень тихо.