Выше стен
Шрифт:
Толстозадая корова, с которой я в субботу пообщался, смачно харкая и в три затяжки уничтожая сигарету за сигаретой, гогочет у досок, а ее подружки восторженно внемлют каждому слову. Мне неинтересны их тупые разговоры, но абстрагироваться не выходит — толстозадая гонит на меня, называет Регину шлюхой и несет полный бред, и я, непроизвольно сжав кулак, в очередной раз дивлюсь человеческой глупости. Я бы с огромной радостью засунул в рот этой стерве кусок грязи и отвесил хорошего пинка, но внезапно понимаю, что передо мной… влюбленное в меня создание.
—
Девка оборачивается и краснеет как рак, а у меня мгновенно оформляется замысел уничтожить ее раздутое эго.
***
Более кринжового признания в любви слышать мне пока не доводилось, но даже оно тешит мое больное самолюбие. Улыбаюсь как последний урод, с чувством глубокого удовлетворения выхожу из кустов, вижу Регину и спотыкаюсь — передо мной стоит лучший друг, младшая сестра, кто-то, кто во мне нуждается. Кто-то, кто нравится…
Она с неподдельным отчаянием роется в огромной сумке, а я пристально наблюдаю за ней, в тщетных попытках разобраться в себе.
Радость, грусть, волнение, нерешительность… Меня кроет.
Однако эти ощущения даже отдаленно не похожи на те, что вызывала во мне Яна, и контроль над ситуацией и собой постепенно восстанавливается.
Мы же теперь типа семья. А я, как-никак, «хорошо воспитанный порядочный мальчик».
Пофиг, что втерся в доверие к девочке, забрал из ее рук папашин миллион, трахнул, а наутро с покерфейсом прошел мимо.
Медленнее, чем обычно, мы идем через заросший, заброшенный сад, говорим ни о чем, снова курим. Ее бледное лицо освещает улыбка и розоватое сентябрьское солнце, огромные глаза в холодных лучах приобрели изумрудный оттенок… От них не так-то просто отвести взгляд. Чем больше я присматриваюсь к ней, тем сложнее держаться непринужденно — мысли становятся тягучими, на душе теплеет, руки слабеют. Она вполне нормальная — шутит как матрос, несет милые глупости, то и дело хватает меня за рукав, чтобы показать какую-нибудь незатейливую красоту в мелочах, а я все сильнее поддаюсь наваждению: теперь во всех ее движениях отчетливо проступает плавность и завораживающая нежность того странного танца…
Нет никакого желания врать ей. Впутывать в разборки с отцом. Портить и без того нелегкую жизнь.
Хорошо бы вернуть ей деньги, но их у меня больше нет, а виниться перед папашей я пока не готов — гордость раньше меня родилась. Хорошо бы удалить то самое видео, но оно отчего-то дорого мне. Иногда, наживую, с кровью сорвав с себя броню, я все же пересматриваю его. И задыхаюсь от невыносимого тепла, какое бывает только от гремучей смеси страстного желания и обожания.
Словно прочитав мои мысли, Регина поднимает глаза и долго, не мигая, смотрит на меня.
— Свят, ты же не удалил наше видео?
— Нет, но сегодня же удалю. — Едва озвучив намерения, я преисполняюсь уверенностью, что сделаю это.
Ума не
Она точно не отсюда. А я не знаю, что по этому поводу подумать и предпринять.
Как под гипнозом, протягиваю ей телефон, и она, скользнув по ладони холодными пальцами, выхватывает его и по обломкам кирпичей убегает наверх — на стену, туда, где я два года прятался от людей, от себя и от дерьмовой реальности. Садится на сумку и, приоткрыв рот, с восхищением наблюдает за тем, что я творю с ней на экране.
Окей, я не удалю это видео. Но не потому, что оно имеет какую-то стратегическую ценность в боях с папашей. А потому, что она, улыбаясь и утягивая мои мысли в хаос, просит видео сохранить…
Из груди пытается дезертировать сердце. Там, на вершине моего мира, в нестерпимо-пронзительных оттенках розового неба, рыжей листвы, умирания и вечной жизни сидит девчонка, кроме которой у меня никого нет.
А я вляпался так, как не вляпывался еще никогда.
Телефоны в ее руках одновременно оживают, жужжат и вибрируют, и она, растерянно взглянув на них, вскакивает с кирпичей.
— Это Андрей. И мама… Странно. Неужели случилось что-то дурное?
— Как дела? Как Регина? А с погодой что? — орет отец мне в ухо, едва я отвечаю на звонок. — Святослав, идет резкое похолодание! Тут уже разгулялась стихия, снежный фронт движется в сторону нашей области. Немедленно бегите домой! Закройте все окна, продукты в холодильнике. Ты ведь не забыл, как прибавлять отопление? Мы заночуем здесь, вернемся, как только расчистят дороги. До связи, сынок! Надеюсь только на тебя.
30 (Святослав)
Невесть откуда набежавшие белые тучи плотно затянули горизонт, налетел ветер, тополя за коттеджами, теряя ветки, пригибаются к земле. На заброшенных дачах что-то грохает и катается, завывают потревоженные духи, в голос орут ржавые петли рассохшихся калиток.
— Свят… — Регина замирает, топчется на месте, растерянно озирается, и ее глаза темнеют от ужаса. Она напугана, это немудрено. Мне тоже стремно: хочется поскорее свалить с заброшек и очутиться поближе к цивилизации.
Ощущение, что во всем мире нас только двое, лишь усиливается на контрасте с грозящей опасностью. И слова отца резонируют с наваждением, накрывшим меня незадолго до его звонка.
…На меня вся надежда…
Действительно, сейчас я — единственный, кто может ее защитить. Или легко сломать. Но от этой залетной мысли тошнит.
Правда в том, что я устал. От одиночества, отчужденности, непохожести, вечных поисков смысла… Неудовлетворенной потребности в тепле, в друге, в девушке, в том, кому не все равно. Болото безысходности, неразрешенных проблем, депрессняка держит крепко, и скоро я в нем окончательно утону.