Вышли в жизнь романтики

Златогоров Михаил Лейбович

Тюфяков уехал. Другие ребята еще с ночи ушли на рыбалку, захватив спиннинги и резиновые камеры для плотиков.

Поселок опустел.

Игорь и Руфа встретились за складом стройматериалов. Отмахиваясь ветками от комаров, по тропинке, заросшей березняком, они пошли к сопке.

С шоссе доносилось то гудение машины, то стрекот мотоцикла. Где-то пели: наверное; проехал автобус с девчатами. Голоса долетали все слабее и слабее.

Ноги Игоря и Руфы утопали во мху. Трещало под ногами сухое дерево. Дорогу перегородил ручей. Бурный его поток заглушал

слабые голоса птиц.

Перебрались на другую сторону. Там рос ивняк. Пушистые, матовые, с серебристым отливом листья кустарника были не так ярки, как буйно пробивавшаяся между камнями трава.

Что-то белело среди ветвей кустарника. Игорь наклонился и поднял кость.

— Интересно, череп оленя, лошади… а может, человека? — Игорь принялся разглядывать кость. Она была легкая, трухляво-белая, до желтизны вымытая дождями, из мелких трещинок торчали пучки зеленого мха.

— Новый принц Гамлет нашелся! — съязвила Руфа. — Или перед тобой тоже стоит проблема: «Быть или не быть?»

* * *

Вдруг память вернула его к Ленинграду.

Львы у Дворцового моста толкали лапой каменные шары. Была белая ленинградская ночь — одна из лучших белых ночей первого года после школы.

Невская волна осторожно плескалась, заливая нижние ступени лестницы. Игорь и Юля сидели на верхней. Игорь был в майке, она — в платье с короткими рукавчиками. Локти их касались, они не отнимали локтей.

Долго ждали, пока уйдет какой-то завзятый рыболов, пытавшийся что-то поймать с моста.

Губы у Юли сухие, горячие. Она вырвалась из объятий Игоря и пошла вдоль набережной. Он догнал ее:

— Ты обиделась?

Она ответила тогда странно:

— Над Кировским, смотри, небо чистое, а здесь — в пелене… Почему?

Игорь начал о чувствах, Юля остановила:

— Не говори… не надо…

Молча прошли они до Кировского моста — по старому любимому маршруту прогулок. Только прощаясь, она спросила:

— Не помнишь, где мы с тобой читали: «Никогда не утрачивать поэзию жизни»?..

Как давно все это было!

* * *

Руфа на обратном пути ругала Тюфякова. Вот пристал так пристал. Вообразил, что она пойдет за него. Да никогда! Такая дубина: «Аккурат не аккурат». Даже целоваться не умеет. Настоящий тюфяк. Лопух!

Игорь слушал рассеянно. Хотелось поскорее добраться до палатки и завалиться спать.

— Ты что, боишься? — глянула на него Руфа. — Нарви мне вон тех…

Вплетая в волосы цветок иван-чая, она спросила:

— Нравлюсь?

— Пойдем, наверно, уже с озера вернулись.

— Боишься? Боишься своей Юльки?

— Перестань!

— Вы что, жених и невеста?

— Тебя это не касается! — рассердился Игорь.

— Можешь не терзаться, дорогой принц. Я ей ничего не скажу. До чего противная твоя Юлька… Буратино. А я бы звала ее Синица. «Ах, лопаты, ах, героизм!..» Прыг, прыг, подскочит — и побежала дальше. «Ах, Игорь! Ах, мы дружили еще в школе!..» Она, между прочим, уверена, что ты об одной о ней только

и думаешь… Си-ни-ца!

— Все-таки я перед ней… подлец!

— Покайся! — Зеленоватые глазки остро сверкнули. — Беги скорее и кайся…

Руфа вдруг залилась смехом, потом обвила руками шею Игоря:

— Хоть ты и поэт, а тоже… лопух.

…Ночью Игорь пытался написать стихи о том, что с ним сегодня случилось. Но стихи не получались. Перед глазами были только мошки, суетливо бегающие мошки на нагретом солнцем валуне, возле которого он обнимал Руфу…

* * *

Встретившись днем с Юлей, Игорь ощутил холод в спине, словно кто-то жесткой щеткой провел от затылка до поясницы. Чего он испугался? Ведь Юля ничего не знала, не могла знать. И все же почему-то стало страшно. Страшно вопрошающего взгляда глубоких темных глаз, интонации дрогнувшего голоса.

— На озере было так хорошо! Жалко, что ты не поехал с нами.

Отныне придется ему хитрить с Юлей. Осложнятся и отношения с Тюфяковым. Сказать ему в открытую: «Слушай, Анатолий, Руфа тебя обманывает, она любит меня, а я — ее, так давай отойди в сторону», — от такой прямоты Игорь был далек. Не признаваясь себе, он опасался вспышки гнева Тюфякова. Он думал, что стал настоящим мужчиной, а на самом деле праздновал труса.

* * *

«Песня о строителях Крайнего Севера» облетела весь поселок. Под неистовые аплодисменты Руфа исполнила ее на вечере самодеятельности. Все просили у Игоря текст, чтобы переписать и разучить. Из Мурманска приехал корреспондент радио и записал на пленку выступление Игоря. И весь Кольский полуостров вскоре слушал:

«У микрофона один из славных посланцев комсомола, землекоп Северостроя Игорь Савич, написавший песню о своих товарищах-строителях».

В комитете Игорь стал самым активным. Секретарь комсомольской организации стройки, веселый и деятельный Громов, которого любил весь поселок, уехал в отпуск, а сразу после отпуска его послали на курсы переподготовки комсомольских работников. Кому-то полагалось на это время заменить Громова. Игорь начал запросто заходить не только к секретарю партийной организации прорабу Лойко, но и к самому начальнику строительства Алексею Михайловичу Одинцову.

Нравилось Игорю торжественно провозглашать: «Разрешите объявить заседание комитета ВЛКСМ открытым», и выжидать паузу. Но обычно Ася Егорова сбивала эту торжественность:

— Да, конечно. Аплодисменты не положены.

Говорил Игорь длинно, для него регламент не существовал, и опять кто-нибудь не выдерживал:

— Ох, скоро ты кончишь? У меня белье кипятится.

Или:

— Еще и не обедали. Желудок к хребту пристал.

Когда организовался комсомольский патруль, девушек попросили подрубить на швейной машине красные нарукавные повязки для патрульных. Одна не успела сдать повязки в назначенный день — Игорь назвал ее поведение «комсомольским хулиганством». Девушка обиделась и ушла.