Вышли в жизнь романтики

Златогоров Михаил Лейбович

— Будет на колуне сидеть, — мрачно добавила Майка. — Я этих штукатуров видела. Маются: то цемента нет, то алебастра. Нам, говорят, хоть такой наряд выписывай: мешками дым носить из домов…

Но Асю все эти доводы не охладили.

— Домой напишем, чтобы не ремонтировали без нас квартиры, разве плохо?

— А получать что будем? — усомнилась и Ядя.

— Прохор Семенович сказал — скоро для штукатуров большой фронт работы откроется. Каменная кладка пошла… В нашей «Смене» ленинградской правильные слова писали: «Грязная работа та, где совесть нечиста».

В конце концов Ася убедила всех, кроме Руфы. Та неожиданно заявила, что ее

«вообще эта проблема не волнует». Скоро в бригаде узнали, что главный инженер берет Руфу в контору секретарем-машинисткой.

— Пусть идет, все равно за нее всегда все надо переделывать, — равнодушно сказала Ася.

— Сколько ей хоть платить будут в конторе? — поинтересовалась Нелли.

— Ты за нее не беспокойся, — усмехнулась Ася, — не пропадет…

Юля подумала, что Руфа на новой работе будет видеться с Игорем по нескольку раз в день: кабинет главного инженера и комната комитета комсомола находились в одном коридоре, дверь против двери.

Порой, устало присев на камушке, опустив натруженные киркой руки, Юля ловила на себе испытующие взгляды подруг: «Что, может, и тебя в контору потянуло?»

Утренний стонущий звук ударов по рельсу теперь не тревожил Руфу. Она могла всласть выспаться: в конторе день начинался с девяти. А Юля вместе со всей бригадой вставала в шесть. Хочешь не хочешь, а делай то, что написано в наряде. «Не научила мамка, так научит лямка», — как говорила Ася Егорова.

Истина, затверженная в школе: «Труд надо любить…» — тут, на стройке, оборачивалась суровой необходимостью каждый день выполнять трудовое задание. Ничего особенно славного или доблестного не было в том, чтобы подсоблять каменщикам или таскать в ящиках раствор для штукатуров, но Юля понимала, что даже самая незаметная работа здесь важна и необходима. И никто за тебя ее не сделает. Многие ли видят результаты труда землекопов? Засыплют траншеи с уложенными трубами, зальют фундамент — и все. А попробуй без труб и без фундамента…

На собраниях рабочих участка жестко говорили о людях без совести. О тех, кто пропадал по два-три дня по случаю «дня рождения», кто посреди дневной страды заваливался спать где-нибудь за штабелем досок или в другом укромном уголке, кто оправдывал прогул вчерашними поздними танцами. «Видите, ей хочется погулять, а нам не хочется. Она молодая, а мы старухи. Отвечай, почему прогуляла! Есть у тебя совесть или нет?»

Когда-то, еще в Таганроге, думая о Чехове, Юля завела тетрадь. Тетрадь она никому не показывала. Даже отцу, от которого не было тайн, даже Софье Александровне. Игорь тем более ничего не должен был знать, потому что немало строк в тетради посвящалось ему.

Чеховские слова о том, что в человеке все должно быть прекрасно, эпиграфом стояли на первой странице. Дальше Юля вывела свою «формулу счастья»:

«Для счастья: большая цель; сознание, что ты очень нужна другим людям; чистая совесть».

«Жить по совести» — это было клятвой самой себе. Самой сильной из клятв.

…Новая котельная понемногу уже начинала подниматься над шоссе. В длинном, вытянутом здании скоро начнут монтировать котлы. От них пойдет по трубам живительное тепло, которое нагреет железные ребра батарей. Тогда мамашам не надо будет кутать младенцев в пять одеял.

Юля знала, что там, наверху, куда по шатким лестницам надо подниматься с оттягивающими руки носилками (это случалось, когда выходил из строя кран), каменщики ждут подсобниц. И она радовалась, когда кладка шла

безостановочно, когда каменщики благодарно улыбались, принимая от них кирпичины.

Признаться, эта скромная радость хоть немного вознаграждала ее за ту щемящую горечь, которую она испытывала, раздумывая об Игоре.

* * *

— Тебе важное поручение, Юль, — дружески сказал Игорь, вызвав ее в комсомольский комитет через несколько дней после того, как окончательно распростился с бригадой землекопов. — Школа рабочей молодежи. Первого сентября не успеем, но пятнадцатого должны открыть обязательно: звонили из райкома. Обойди все палатки, общежития, собери заявления.

— Хорошо, — не глядя на Игоря, Юля водила по полу носком туфли.

— Добились у Одинцова… Вырвали полдома… Сильно, а?

Он не дождался ответного восклицания, посмотрел на дверь и осторожно положил руку на девичий локоть.

Она отдернула руку:

— Можно идти?

Игорь тоже встал:

— Пусть приложат к заявлениям справки об образовании… Юль, что с тобой?

…Где-то, кажется у Достоевского, сказано: хочешь узнать, что в душе у человека, посмотри ему пристально в глаза. Глаза — зеркало души. Не изменились глаза у Игоря: яркие белки, яркая синева, веки без ресниц, не вздрагивают — глаза спортсмена, вожака, удачливого человека.

— Со мной, — подчеркнула она, — ничего.

— Думаешь, если я теперь в комитете… Мама про тебя в письме спрашивала. Я ей написал, что ты молодец…

— Показала себя горе-патриоткой? — Юля резко вскинула голову.

Он не побледнел, не покраснел, он… улыбнулся.

— Так вот почему ты злишься? Ну, прости. Трепались в поезде. Сорвалось с языка. Ты знаешь, как я к тебе всегда относился.

— Не знаю.

— Не знаешь?

— Не знаю.

— Да-а, не думал, что ты такая, — нахохлился Игорь.

— Всё? Задание комитета я выполню.

— Я считал тебя настоящим другом…

— Не смей! Не смей! — крикнула она и выбежала в коридор, боясь как бы не разреветься.

* * *

«Какой дурацкий у меня характер, — записывала Юля в заветную тетрадь. — Совершенно не умею скрывать своих чувств. Я ждала, что он сам скажет обо всем, и о своих отношениях с Руфой тоже. Но об этом он промолчал.

Может, я напрасно так обвиняю его?

Ничего у меня не получается в меру: в меру радоваться или в меру переживать обиды и разочарования. Словно бесенок какой прыгает в душе. Очень хочу стать более уравновешенной, хотя бы для того, чтобы так не изматывать себя. Всю ночь снится только он. Утром просыпаюсь с тяжестью на сердце. Что-то потеряла… Что-то ушло из жизни — самое светлое, самое лучшее. Игорь, скажи, неужели ты совсем забыл вечер возле Дворцового моста?»

Глава шестая

ЖИЗНЬ ТОВАРИЩА

Желающих заниматься в седьмых, восьмых, девятых и десятых классах вечерней школы оказалось много — целая кипа заявлений выросла на табурете возле Юлиной койки. Некоторые десятиклассники пожелали второй раз пройти программу десятого класса: «А то все позабудем».

В субботу, на исходе короткого рабочего дня, Юля решила съездить в район строительства рудника и обогатительной фабрики. Район этот назывался Промстроем или Третьим участком в отличие от Второго участка, где работало большинство новоселов и где строились только жилые дома и коммунальные здания.