Высший пилотаж киллера
Шрифт:
После этого доктора, даже если бы он резал и перочинным ножиком, все заживало наилучшим образом. По крайней мере у меня. Есть такие доктора, они и делают все небрежно, словно лучины строгают, и ругаются, а после них все зарастает, словно и не было ничего. И есть другие, которые без света, без ассистентов, без инструментов и еще каких-то причиндалов даже не подойдут. А после них подняться не можешь и через месяц.
На этот раз, впрочем, все у дока было почти правильно – и инструменты, и свет и даже лигатура, как он мне похвастался, не капроновая, а настоящий немецкий кетгут, который, в отличие
– Доктор, – сказал я ему, и это был едва ли не самый большой подвиг в моей жизни, – по живому шьешь.
Своего голоса я не узнал. Но док совсем не к месту ответил:
– Смотри-ка, покойник заговорил. – Он хмыкнул так, что становилось ясно, настроение у него каким-то образом улучшилось. – Ну, ты, парень, все равно терпи. Я тебя не хочу новокаином накачивать…
Я снова отрубился. Очнулся после того, как часы Аркадии с боем вдруг пробили два ночи.
Камин пылал так, что у меня от его жара кожа ссохлась на ногах и щеках. Доктор сидел в кресле чуть поодаль. Кажется, он дремал. За ним, уже почти в тени, за краем каминных воротец, сидела в своем кресле Аркадия. Она не спала, она блестящими, как у белки, глазками следила за мной, и весь ее вид выражал размышление и внимание.
Подо мной больше не хлюпало, я чувствовал, что лежу на сухих, пахучих простынях и мне хорошо. Вот только запах мне не нравился. Для простыней я люблю только один запах – лаванды. А это был гвоздичный или что-то близкое к ромашке. Вот и мучился я.
От мучений даже заговорил:
– Док, почему бы меня не отнести в кровать?
Он проснулся сразу. Улыбнулся, хлопнул ладонями по подлокотникам кресла.
– Это мы тут послеоперационную реанимацию тебе организовали. Как ты себя чувствуешь?
– Здорово меня?
Он покачал головой.
– Нежный ты какой-то стал. С твоей раной ты должен был сам позвонить и даже не отпадать без чувств. А ты… Как барышня, честное слово.
– Может, я слишком долго ждал, пока наши подъедут?
– Где ждал?
– На месте… Не важно. Когда я поднимусь?
– Пару дней я бы не ходил, все-таки дырка была из девятимиллиметрового самопала, а не из шприца. Но ты сам все почувствуешь.
Когда меня перевели в мою спальню и док ушел, мне сквозь сон показалось, около кровати появилась Аркадия. Она по-прежнему ничего не говорила, и я чувствовал, что мается она ужасно. Вероятно, она чувствовала за что-то свою вину. Я решил непременно выяснить, за что именно, когда поднимусь. И буду эксплуатировать эту ее виноватость, пока она мне все не скажет.
Глава 58
Когда я открыл глаза, она снова смотрела на меня с легкой смесью собственнического превосходства и виноватого участия. Я и не подозревал, что ее собственный богатый опыт болезней и инвалидности проявит в ней такое зверское желание заботиться о ком-нибудь.
Казалось бы, она должна быть эгоистичной, визгливой и тупой, а она была полна сочувствия, молчала до сих пор нерушимо и была чуткой, как сверхдорогой радиотелескоп, который мог обнаружить иные цивилизации на планетах, вращающихся
– Почему вы не спали? – спросил я ее.
Она хмыкнула, колокольчиком, который держала на специальной полочке кресла, вызвала Воеводину и попросила ее приготовить мне какой-нибудь бульон. Бульон скоро появился. Это было что-то очень аппетитное, не очень горячее и не очень жирное – все в самый раз.
Я выпил одну кружку, потом вторую, подумал было о третьей, но тут появился ароматный, как луговое сено, чай. Я выпил и чай. А потом вдруг обнаружил сбоку от себя сотовик. Это было очень предусмотрительно.
Я протянул к нему руку, взял. Он был чисто обтерт, но все-таки на пластмассе задней крышки, где она была чуть бугристой, как хорошая кожа, остались частички коричневого сухого вещества. Это была моя кровь.
– Анатолич принес его, когда вымыл машину.
Я хмыкнул:
– Анатолич знает, что принести, чтобы я чувствовал себя человеком.
– Вообще-то я была против, – сказала она чуть смущенно.
– Почему?
– При виде этой штуки хочется все бросить и бежать расследовать что-нибудь…
Я подумал.
– Вы хотите сказать – стрелять следующих бандитов?
Она вздохнула.
– Как я слышала, вчера вы застрелили двоих?
– Кто вам сказал?
– Борь-Борь переговаривался с доктором, когда вас зашивали.
– А он сказал, что они уложили одного из наших?
– Сказал. – Она опустила голову, потом подняла ее. – Я не виню вас. Я верю, что это было необходимо.
– Это были те самые мерзавцы, что стреляли в меня на даче, что вообще взорвали дачу. И которые пытались прорваться к нам по крышам. Помните, я как-то носился по всей округе со стрельбой и бодрыми воплями?
– Конечно, помню. Это, кстати, вы тоже раза три сказали, когда вас обрабатывали. Доктор вас поддерживал, считал – это лучше, чем ничего.
– Странно, мне показалось, я молчал. В отрубе, конечно.
– Нет, вы много говорили… любопытного.
Мы помолчали. Я посмотрел, как всегда бывает, в окно. Снег на подоконнике стал ниже, но холоднее и противнее на вид. Наверное, надвигался мороз.
– Это были они. Вот это я и говорил, а больше ничего.
– Значит, вы нашли всех?
– Нет, одного не нашел. Самого главного, того, кто у них варит котелком, как говорят в лагере, кто репу чешет.
– А его обязательно находить?
Я не понял ее. И что-то в этом непонимании было очень важное. Я спросил ее:
– Ну так ведь это вы все затеяли! Теперь вы хотите от всего отказаться?
– Нет, я ни от чего не хочу отказываться. Мне просто кажется… Что цена этого расследования слишком велика.
Странная какая-то у нее терминология, решил я. Это следовало потом как-нибудь уточнить. Это может довольно многое выяснить.
– В нашем деле так, оставишь «шестерок», они потом всплывут, но большого вреда не будет. Оставишь корень, то есть начальников, они все восстановят. И начнут действовать еще более нагло и круто, так сказать, с учетом прежних ошибок. Вот корень и нужно найти. Иначе дело будет незаконченным. И этим корнем является пресловутый Комарик.