Выстрел из темноты
Шрифт:
Глава 7
1942 год, ноябрь
Прекрасный подарок
Накатил ноябрь, мало чем отличавшийся от ноября сорок первого года. Разве что днем неожиданно случалась оттепель, но вот к ночи подмораживало так, что город превращался в один сплошной каток. Милиция в полночь выгоняла дворников на улицу, чтобы сбивали сосульки с крыш домов, скребли на тротуарах лед и засыпали его песком. К утру обычно на дорогах царил полнейший порядок, и москвичи, не опасаясь поскользнуться и расшибить голову, торопились к рабочим местам.
Город смотрелся приветливо и безопасно.
С
– Держи, сынок… Теперь эта метла твоя. Она тебя и накормит, и напоит, и уважение в обществе принесет. А еще служи государю честно, как дед твой и отец.
После смерти родителя освободившееся место (вместе с дворницкой каморкой и младшим полицейским чином) перешло в наследство к Ахмету, который никогда не забывал завет родителя. Старался служить честно при любой власти: при Николае Втором, при Временном правительстве и теперь, при большевиках. Поначалу Ахмету казалось, что большевики пришли ненадолго, воспринимались как некий казус перед грядущей постоянной властью. Однако время шло, а ничего не менялось. И вскоре стало понятно, что советская власть надолго.
Огромный, в белом переднике, с метлой в руке и с бляхой на широкой груди, он олицетворял собой порядок и чистоту. Не забывал о своей второй обязанности: докладывать в отделении милиции обо всем подозрительном, что происходило на подконтрольной территории. А глаз у него был верный.
В этот раз ближе к полуночи в одном из домов Ахмет заметил троих неизвестных. Они с большими тюками выходили из подъезда. Но когда он хотел приблизиться, то неизвестные быстро скрылись в ночи. Рассмотреть их дворнику не удалось. А в подъезде обнаружились четыре ограбленные квартиры, принадлежавшие уехавшим в эвакуацию. Вынесли буквально все, даже половики, лежавшие перед дверью.
А еще у дома крутился какой-то малой, не иначе как наводчик. Заметив подошедшего Ахмета, он мгновенно ретировался и в последующие дни более не показывался. Не исключено, что малец присматривал подходящую квартиру для последующего грабежа.
Ахмета капитан Максимов перехватил во дворе, когда тот размахивал во дворе метлой, поглядывая со своего двухметрового роста на разлетающиеся пожухлые листья.
Заметив подошедшего капитана, распрямился в трехаршинный рост.
– Закурим? – предложил капитан, выбивая из пачки две папиросы, одну из которых протянул Ахмету.
– Можно.
Поблагодарив, дворник сунул папиросу в уголок рта, стиснув ее крупными желтоватыми зубами. Закурили. Некоторое время просто дымили, наслаждаясь свежим морозцем. На ветках близстоящих деревьев, напоминавших длинные девичьи ресницы, поблескивали замерзшие капли – то уже девичьи слезы.
Ахмет был одет
Когда тяга к табачному дыму была утолена, капитан спросил, выдохнув в сторону тугую струйку:
– Ничего такого на своем участке не заприметил? Может, какие-то подозрительные были? А то знаешь, в последнее время по всему городу квартирные кражи были совершены. Арестовываем одну банду, а на ее месте сразу три появляются. Прямо Змей Горыныч какой-то!
– Малец тут один все ошивался, – сообщил Ахмет. – Все по подъездам посматривал. Не понравился он мне, взгляд у него шальной, шугнул я его метлой.
– Как он выглядел? – спросил капитан.
– Ему лет четырнадцать-пятнадцать. Шустрый такой, остроносый. В каком-то дрянном коричневом пальтишке был.
– А на голове у него восьмиугольная фуражка с треснутым лайковым козырьком, так? – спросил капитан.
– Так оно и было, – согласился дворник и, докурив папиросу, бросил изжеванную гильзу в мусорное ведро, стоявшее рядом. – Уже где-то засветился?
– Засветился, – подтвердил Максимов. – Именно такого чиграша видели на Сухаревке. Там в последнюю неделю было ограблено шесть квартир. Наводчик он! К ограбленным квартирам пока он единственная ниточка. Больше он здесь не появится. Жаль, что ушел… Но ты все-таки поглядывай за подъездами, мало ли чего… Тут еще вот какое дело… В окрестности орудует еще одна банда… Грабят едва ли не посреди белого дня. Молодые, дерзкие, бесшабашные. По опросам очевидцев, их трое, среди них выделяется рыжий парень лет двадцати пяти. Высокий, крепкий. Если такой в округе объявится, то дашь знать. – Капитан бросил окурок в помятое, окрашенное белой краской ведро: разбившись о металлическую стенку, табак брызнул ворохом искр.
– Сообщу, – кивнул Ахмет.
Попрощавшись, капитан Максимов направился в управление.
С самого утра было сумрачно. Заволокло выцветшей молочной пеленой, которую, будто бы шрамы, перечеркивали длинные ветки деревьев. Ветер был пронизывающий, холодный, он яростно трепал полы пальто. Закрывшись от ветра, Ирина Кумачева шла по аллее парка «Сокольники» в сторону дома, расположенного близ станции метро. Уже пошел второй год, как она работала в эвакуационном госпитале. Как и многие ее ровесники, с первых же дней войны Ирина просилась на фронт и едва ли не ежедневно обивала пороги военкомата, но немолодой военком устало говорил одно:
– Пока не время.
Неожиданно в июле ее вызвали повесткой в военкомат, где комиссар предложил пройти двухмесячные курсы медсестер. Глядя в девичьи глаза, в которых прочитывалось немалое разочарование, утешил по-мужски грубовато:
– Ты чего дуешься-то на меня? Я тебе жизнь, можно сказать, спасаю. А потом, ведь знаешь, как одной среди мужиков бывает… Ох непросто!
– Я хочу на фронт, – упрямо произнесла девушка.
Военком внимательно посмотрел на нее.
– Ну что же это такое… Все девушки на фронт рвутся! А вам рожать надо! Детей растить!