Выявить и задержать...
Шрифт:
— Незадолю.
Костя с маху шагнул в лужу и услышал за спиной натужный скрип стронутых колес.
2
Былинкой на волнах вешней воды метался весной двадцать первого года председатель Никульского волисполкома Афанасий Зародов. Раньше вроде бы проще было: разверстка, «твердое обложение»... Нынче уездный комитет большевистской партии надеялся, что в Никульской волости, как и во всем уезде, будет проведена широкая посевная кампания, ибо «Советская власть России терпеть недосева не может больше». Потому что голодные пайки, черепахами ползут поезда, ледяным холодом веет
Понимает все это хорошо Афанасий Зародов, и не обязательно подолгу толковать ему, пусть и малограмотному мужику, в кабинетах укома. Но только у крестьян еще лошади еле стоят на ногах от зимней бескормицы. И Афанасий, где с руганью, где с мольбой, достает в соседней волости несколько сот пудов обочного сена с «дымом». Пахать бы пора, а плуги раскиданы, заржавели, — менять надо болты, точить лемеха. И ждут угля горны кузниц, и не хватает кузнецов.
Теперь Зародов в уземотделе. Говорит он кратко, но тяжелый кулак ложится гулко на стол. Ему кажется, что только так можно убедить молодого приятного агронома-латыша, только так поймет он, как трудно председателю в этой волости. Он выходит от него с железом и углем, которые пока на простом клочке бумаги. Надо в коляску и обратно в Никульское, надо торопить кузнецов за этим углем и железом, но советовал агроном побывать в агитпоезде. И Зародов, стеснительно сняв картуз, поднимается по ступенькам вагона, загнанного в тупичок за вокзалом. С открытым ртом, восхищенно ловит он каждое слово теперь уже губернского агронома, высокого пожилого человека в широкополой шляпе.
А рассказывает агроном о посадке картошки «глазками», о том, что горох заменяет по калорийности мясо, что крестьянам прямо здесь, в вагоне, будут выдавать семена репы, чтобы сеять ее во ржаном поле, сразу после уборки. К концу осени зато в домах будет дымиться на столах каша из репы, ценная по своему питательному составу, сладкая, вкусная.
Тянутся по тракту обозы в уезд за железом, за углем, за семенами овса и репы. А в Бирюкове, что в версте от Андроновского опытного хозяйства, в деревянной часовне, похожей на топор обухом к небу, открыт свой агитпункт. И теперь агроном Фомичев, а с ним Афанасий Зародов толкуют мужикам да бабам из округи о пользе гороха и репы, учат, как сажать картошку «глазками». По-разному слушают их крестьяне. Одни верят охотно, загораются желанием, другие молчат и выжидают («пусть пока ретивые лезут наперед»), а есть и такие, что, нахлобучив картузы да шапки на вскомяканные патлы, на лысины, идут с бранью к порогу: «Горох вместо мяса. Ну, тьфу ты, да и только».
Он знает их, живут такие горлопаны в Игумнове — самом бандитском гнезде, в «крахмальной кулаковии». Там немало заводчиков, их заводы прикрыты пока. Не дымятся трубы, не бегут грязные крахмальные ручьи по канавам из ворот. Но ремонт идет — незаметный и тихий, готовятся машины к пуску, а пуск этот недалек. Вроде бы раз концессии буржуазные есть на территории республики Советов, то и местные заводики скоро задымят на законных правах. Ждут этого заводчики-горлопаны и потому ругают все, что имеет отношение к делам волисполкома и его волземотдела.
В каждом представителе оттуда они видят комиссара или продкомовца. Каждого видят туго набитым квитанциями за зерно, за картошку по разверстке. Зародов знает: его там встретят враждебно,
Он знает это, но едет в Игумново сам. Собирает людей по вопросу организации сельпосевкома. Люди сходятся в широкой избе, где вся меблировка — скамейки, стол да полати. Они слышат от него любимое изречение: «Советская власть недосева не потерпит» и видят поднятые чугунные кулаки. И отвечают молчанием.
Почему молчат игумновские мужики, у которых избы с соломенными крышами, у которых в хлевах вялые овчишки, зашлепанные коростой коровенки? Потому что где-то там, в лесах, по болотам, может быть, идут сюда сейчас Кроваткин и Розов, а рядом с ними Ефрем Оса, да Симка, да Срубов. Вот почему они лишь вздыхают затаенно, когда он начинает речь о землях лиц нетрудового пользования — о землях Кроваткина и Розова, Срубова и Жильцовых. Потому, что в руках бандитов маузеры и винтовки, гранаты и бомбы, ножи и спички.
Они натужно смотрят в пол: и братья Кузьмины, Евдоким и Михаил, и Никишин, и даже председатель Игумновского сельсовета Кирилл Авдеев. Как-никак, а у него четверо детей. Что сделают всего два коммуниста — он да начальник почтовой конторы Огарышев? Два нагана, да еще винтовка с наганом у Филиппа Овинова, волостного милиционера на Игумново и Ченцы.
Афанасий знает, почему угрюмы середняки и бедняки и почему смачно пускают табачный дым под черный потолок богатеи — все эти заводчики, владельцы терочных и сушилок, владельцы паточных заведений, устроенных пока в тайных местах, в ригах. Потому что есть пугало на власть за их налоги, конфискации и контрибуции, за гарнцевые сборы...
Чадит лампа. Вонючая керосиновая гарь душит горло. Блеют тоскливо заморенные ягнята в этой бедняцкой, расшатанной и потому быстро остывающей под ветром избе. А с улицы взъяривается однорядная гармонь с колокольцами, так называемая «фиста». Мимо окон — деревенская молодятина, отпрыски заводчиков. Девки в шубах и «ротондах», с куньими да бобровыми воротниками, парни в офицерских полушубках, в распашных лисьих тулупах. Речитативом по стеклам, по головам сбившихся мужиков, по председателю, который застыл посреди избы с зажатой в кулаке яростью:
Перестань, собацка, лаять, Ой-да перестань, собацка, выть, Дай-ко, дай-ко с миленьким побаять, Дай-ко, дай-ко с миленьким побыть.И, ободренный этой частушкой, поднимается мужичок из последних рядов, из табачного дыма, похожий на горбатого, с тихим и вместе с тем властным голосом, один из местных заправил — заводчик Ксенофонтов.
— Обсудили мы тут промеж себя и решили отказаться от сельпосевкома. На кой нам ляд еще один комбед. Крестьянину ничего, а с крестьянина — все.
А в дверях, в толкотне, другой толстосум, тоненьким голоском и вроде доброжелательно:
— Хорошо еще, товарищ комиссар, что весточку никто не подал в лес. А то бы они пожаловали с бубенцами, под расписными дугами.
И совет «добрый»:
— Не ездил бы один-то. Пусть Колоколов сторожит тебя, раз положено ему. А то пристрелят, а на нас осадный налог за сочувствие к зеленым.
Улыбается Зародов, хотя мышцы рук сводит судорога, хотя под глазами наливаются круги, как у тяжело больного человека. Отвечает насмешливо: