Выявить и задержать...
Шрифт:
Женщина отступила в соседнюю комнату, и тут же послышался топот, а вслед за ним голос секретаря волисполкома, старика, бывшего учителя Никульской школы.
— Занят Афанасий Власьевич. А вы опять за гвоздями?
Ответный голос был смущенный, робкий и, кажется, принадлежал не совсем трезвому человеку:
— Дак ведь, Викентий Федорович, ломаются гвозди. Стукнешь молотком, а они пополам. Перекаленые.
— Перекаленые, — повторил Зародов. — Кому-то, может, еще пособляют. Может, ригу или сушилку... Ну что ты, Колоколов, ухмыляешься? — рассердился он,
— Что ж это ты своему исполкомовскому плотнику не доверяешь? Не ругай его, Афанасий, выписывай гвозди. Тем более, что этими же гвоздями я на днях доски для плота колотил. Тоже ломались. И верно — перекаленые. Железо никудышное идет на отлив.
Дверь распахнулась, бородатый дядька вошел было, но, увидев начальника волостной милиции, без слов попятился обратно. Плотно прикрыл за собой дверь.
Колоколов и Костя улыбнулись, а Зародов помрачнел. Он выложил тяжелые руки на стол, навалился широкой грудью на приоткрытый ящик:
— Гвозди мы достанем неперекаленные и зуб все же расшатаю, вырву сам. А вот как нам, Федор, вырвать проклятую банду. Послал я депешу в уезд — так ведь не телеграф. Пока идет она да пока уездная милиция с Антоном Пригорковым во главе, как говорит Киря Авдеев, строится в конный отряд да скачет по этим лихоманным дорогам, пять дней пройдет, не менее. Банда за это время еще кучу дел натворит и снова укроется в соседней губернии. Сколько раз так было... А соседняя губерния — это тебе что заграница. Согласовывай опять.
— Это верно...
Колоколов обернулся к Косте — на щеках открылись ямочки: ну, прямо девчонка на посиденках в кругу девчат.
— В прошлом годе гнался я с волостными за Кроваткиным. Добрались до Боярши — есть такое село в соседней губернии, в двадцати верстах от Игумнова, за Аксеновку. Только въезжаем в село, а встреч, с оружием наготове, чоновцы. — Кто такие? — орут. А потом Головесов, ну знаешь, командир их отряда, — обратился он к Зародову, — в ругань пустился. Ну-ка, ночь, аль туман. Перепаляли бы вас, как уток. Потому как не должно быть в этом селе чужих. Так и назвал нас чужими. Пока ругались, Кроваткин ушел. А Головесов — разрешение, говорит, давай от губисполкома, чтобы по нашей губернии разъезжать. То есть так, — стал загибать он пальцы, — сначала я к тебе, Афанасий, ты в уездную милицию депешу, к начальнику моему, к Антону Васильевичу Пригоркову, а тот в уисполком, уисполком — в губисполком. Губисполком — в соседнюю губернию, а потом все в обратном порядке...
Зародов покивал головой, нахмурился, а Костя проговорил поспешно:
— Собираются, слышал я, толковать по этому вопросу. Отменят такой порядок скоро.
— Давно бы пора.
Зародов сказал это с раздражением, пригнулся снова к столу:
— Ты мне, товарищ Пахомов, вот что скажи — поскольку из губернии и все должен знать. С чего это они вот такие? На что надеются?
И Зародов был почтителен к Пахомову, хотя и старше намного. Что значит человек из губернии!
— Это о чем вы, Афанасий Власьевич? — спросил
— Да вот о банде... Стреляют, жгут, по лесам — третий год. Расчет держат какой?
— Расчет у них один, — ответил Костя, — чтобы вернуть все старое. Пусть не царя, так капитализм и кулацкие хозяйства. Вот и скрываются по лесам. По всей России на нынешнюю весну насчитывается пятьдесят банд, по данным Центророзыска. И у всех банд цель одна — старая Россия. А вот лозунги придумывают новые. Под грим, значит, прячут свое бандитское нутро. Дескать, «мы за Советскую власть, только не по пути с коммунистами». Слышали, небось, какой лозунг выкинули восставшие в Кронштадте: «За Советы, но без коммунистов». А руководили темными матросами офицеры, дворянских да помещичьих кровей. Нужны им Советы?
У нас в губернии только что арестована группа заговорщиков. Называлась она «Союз возрождения России». Тоже будто ради простого народа, а главари — бывшие полковники да капитаны, купеческие сынки, дворяне. Со многими городами у них была связь установлена. А один поручик имел задание выехать в волости, чтобы наладить отношения с кулаками, вроде банды Ефрема Осы. Может, даже кто и был у него... Ну, да возьмем, выясним.
Зародов тиснул тяжелый кулак в доски стола:
— Не выяснять, а к стенке их. За одно только убийство в совхозе — без суда.
Замолчал, покашлял, а глаза стали холодными и злыми.
— Что ты собираешься делать, Федор?
Колоколов тихонько выругался. По его лицу было видно, что вопроса председателя он ждал, и сразу поугрюмел. Не то что на спектакле, в первом ряду, улыбающийся, хлопающий в ладоши своей дочке, распевающей со сцены революционный гимн. Не то что вчера вечером, когда чаевничали и мирно толковали о Пилсудском и Врангеле, о продразверстке и продналоге.
— Я бы, Афанасий Власьевич, запашкой своей занялся. А то еще мост бы накатывать с твоим плотником, — с грустью проговорил он.
Зародов растерянно вскинулся на него, помедлив, сказал с улыбкой:
— Я бы тоже плотником пошел в подручные, чем вот здесь в исполкоме с утра до ночи. Куда лучше забивать гвозди в кряжи, чем лаяться до хрипа в глотке, гонять в пролетке по деревням, готовить речи. А грамота у меня, сам знаешь, класс приходской. Куда лучше, — повторил он и пригладил жидкие, как у мальчишки, спадающие на лоб волосы. — Сегодня утром слышу — кричат птицы. Летят... — Он потер щеки, уже мечтательно прибавил: — И реки играют вовсю.
— А я, — подхватил опять приободрившийся Колоколов, — вышел сегодня утром на крыльцо босым и ничего — теплы доски, как все равно в мае.
И было похоже — сошлись два мужика-хлебопашца. Нет для них этого кабинета — бывшей волостной управы, где драный диван, где старинной выделки шкаф да стол, на котором гора бумаг, да окна с видом на базарную площадь, которая все еще кишела народом. А была запашка и были руки, которые тянулись к упряжи, и были ноги, которым пора уже идти за плугом по рыхлой борозде.