Выздоровление

Пшеничников Владимир Анатольевич

Богдановского колхоза «Маяк» не стало, когда они еще в армии маршировали. Председателя и кое-кого из специалистов перевели в другие хозяйства, а управляющим отделением совхоза, которым стала Богдановка, назначили бывшего бригадира Подтелкова. Николая вся эта возня как-то мало интересовала, а Пашка радовался:

— Норма-ально, — говорил он, потирая руки, — совхоз теперь и у нас строить начнет, от стариков хоть с Татьяной улыгнем!

А попутно он и Николаевы дела обдумывал.

— Ты же сам себе хозяин, с домом-то. Надо только жену путевую. Федька Бабенышев до сорока может холостяжничать, потому

что с мамой живет, а тебе нельзя.

— Пашк, — усмехался Николай, — ты это сам все, или Татьяна тебя тренирует?

— Да при чем тут! О тебе ж забота…

И в уборочную увидели они в открывшейся на отделении столовой повариху, приезжавшую с центрального отделения. Звали повариху Катя Сопелькина. Женихов у нее вроде и без Николая хватало, но Пашка успокоил:

— Ерунда, я с ее братом Васькой на шофера учился, а он ее в Богдановку на вахтовой привозит, — все как надо обделаем!

— А если она мне не нужна? — раззадоривая Пашку, спрашивал Николай (повариха-то ему сразу понравилась, чего там).

— А я тебя на нее не затаскиваю! Она может и сама наплевать на тебя. Но ты смотри: повариха с дипломом — раз. Фигура как… ну, сам видал — два!..

Но сама женитьба на счете «три» не сладилась. Только осенью, на крестинах у Микешиных, когда «обмывали» двойняшек Верку и Варьку, Николай оказался за столом рядом с Катериной. Выпила она тогда с наперсток, но раскраснелась, разыгралась так, что на них стали взглядывать с ухмылками, а Пашка подмигивал обоими глазами. Но Николаю все как-то неловко было за столом, а когда он рискнул наконец чем-нибудь услужить веселой соседке, кто-то громко крикнул: «Ай, да сынок Колюшка!» Катерина расхохоталась, а Николай тут же поднялся и ушел домой.

Отчетливо вспомнилась ему ветеринарша Валя, доармейская его «любовь». Вспомнились сразу и ласки ее, жаркий шепот — «ах, какая ты прелесть!» — и резкий, с хрипотцой смех, которым встречала она деревенские пересуды и прямые укоры, чтобы, мол, не морочила голову парню. Заходясь тем смехом, она, действительно, про Николая не помнила, отстаивала себя, свою гордость и независимость… А эта? «Да все они одинаковые, — думал Николай, — только чтоб им было хорошо…» Дома он подсел покурить к печке, и уже гасла в нем обида, когда в дверях вдруг появилась Катерина.

— Обиделся, что ли? — спросила с порога.

— На кого?

— А че ж тогда убежал…

— Надоело все.

— И я?

— А ты-то при чем? — искренне удивился Николай, не знавший, о чем убедительно и горячо говорил Катерине Пашка Микешин.

Любой на ее месте понял бы это как прямую обиду, но Катерина, вместо того, чтобы уйти, прошла к столу, потрогала изрезанную ножом клеенку.

«Ну, давай, пожалей сироту», — подумал Николай и закинул ногу на ногу.

— Ты знаешь, что я была замужем? — спросила она вдруг.

— Ну, и что? — покривил губы Николай.

— Два месяца прожила с ним в городе…

— Не подошел? — почти весело спросил Николай.

— Дружки у него были, я побоялась, — Катерина подняла голову и посмотрела на Николая. — Ко мне же до сих пор подойти боятся, думают, следит. А он уже отсидел и другую себе нашел.

— Ну, и что?

— Ничего, — прошептала Катерина, она опять склонила голову и всхлипнула.

Потом, много позже, Николай думал: а не

выдумка ли это? Любила Катерина напустить на себя, чтобы жалели ее и все такое. Правда, была она, точно, не девочкой, но паспорт у нее, когда пошли расписываться в сельсовет, оказался чистым…

Разоспавшись, Катерина повернулась к Николаю лицом и, столкнув одеяло, перебросила через его ноги свою, горячую и тяжелую. Николай, не утерпев, шевельнулся и тут же услышал, как прервалось ровное дыхание жены.

— Кто тут? — вдруг бодро спросила она и, убрав ногу, привстала на локте.

— Да я, я, — отозвался Николай.

Он едва сдержал смешок, до того знаком был этот бдительный вопрос, будивший его по ночам. Привычка у жены была давняя, но приобретенная не от проживания с мужем-бандитом, как пыталась она объяснить, а скорее всего от общежития, со времен, когда училась на повариху.

Успокоилась она, как всегда, тут же.

— Чего не спишь? — спросила.

— Днем выспался, — шепотом ответил Николай.

— М-м…

Поджав ноги, Катерина отодвинулась к своему краю перины.

Теперь Николаю трудно было припомнить, к чему устремлялись они первое время. Ну, ладили порядком подзапущенный дом; ожидая ребенка, хлопотали о хорошей корове; обзаводились всякими мелочами, не казавшимися, однако, мелкими. Только тогда понял Николай, как истосковался он по таким-то хлопотам. Он пахал землю, сеял в нее зерно, всходившее потом и выраставшее более или менее удачно, за все получал деньги, и это как-то не задерживалось, не оживало и не умирало в нем. А вот домашние дела западали и в память, и в душу, настраивая радостно жить дальше. Они, конечно, и цели ставили себе: родить сына, купить мотоцикл с коляской, чтобы ездить в гости к жениной родне, перекрыть крышу жестью… Но не это заставляло поздно ложиться и рано вставать, а сам настрой, настроение или как там еще? Николай вспоминал его, чувствовал, но не смог бы передать словами. Это, пожалуй, любому трудно — объяснить, почему ему жить охота. И ведь молодые совсем были, вот что интересно…

Два года Катерина собиралась рожать, но ничего у нее не получалось, и дело заканчивалось больницей. В доме пахло лекарствами, а первыми подругами жены стали медичка Лена и завпочтой Вера. У завпочтой была та же слабина. Чего они только втроем не выдумывали! Кастрюлями варили какую-то дрянь, пользуясь которой, Катерина отстраняла Николая от себя на месяц и больше. А то приводила бабку Монашку, которая кропила чистую постель водой из бутылочки, а, уходя, крестила их, говоря: «С богом, детки…» Потом Николай не мог всю ночь отделаться от ощущения, что бабка стоит рядом с кроватью… Только на третий год родился у них долгожданный сын Витька.

После родов Катерина долго и всерьез болела, но и, поправляясь, все толковала, что у нее рак. Николаю в одиночку приходилось выслушивать самые невероятные жалобы и упреки, а Катеринины причитания над Витькой душу выворачивали.

— Золотой мой сынок, — тянула Катерина, укачивая его в люльке, — помрет твоя мамка, и будешь ты голодный и холодный…

— Да ты что делаешь-то? — не выдерживал Николай.

— Ниче, ниче, — быстро меняла тон жена, — подопрет, тогда узнаешь. Но Витьку, и не надейся, тебе не оставлю, мама его заберет!